Въ лто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ)

Нам с Кашей судьба улыбнулась одновременно, когда в тот раз у романовской усадьбы на Варварке он, следуя своим потаённым мыслям, открыто встал на сторону ставшего жертвой заговора государя, в чьём молодом теле оказался мой разум довольно пожившего и много повидавшего — да, скажем прямо: старика. Притом сделал он это первым и на тот момент единственным из бояр — членов Правительствующего Сената, как мой «реципиент» на западный манер переименовал боярскую Думу. Остальные, хотя и не перебежали открыто на сторону Шуйских, массово поприкидывались ветошью. Позже почти все они объясняли своё «пребывание в нетях» хворями своими или членов семейств. Прямо-таки эпидемия по боярству прошла, хорошо хоть не смертельная. На самом же деле все они прекрасно знали, что я понимаю, отчего господа сенаторы сидели серыми мышками под веником, «проявляя нейтралитет»: ожидали, кто одержит верх в противостоянии. Господа сенаторы вполне разумно решили, что кто бы ни победил, им лично ничего сверхординарного не грозит, по крайней мере на первых порах: как новому, так и прежнему царю рулить страной без поддержки высшего законодательного органа будет проблематично. Вот только этим хитрованам было невдомёк, что мне-то прекрасно известно, к каким бедам приводит государства самоуправство бояр, магнатов, олигархов — как ни зови эту воронью породу, а если не висит над их головой ослоп Ивана Грозного или дубинка Петра, если не перехватывает их дыхание дым от сталинской трубки — пальцем о палец не ударят они для пользы страны и народа, а будут только судорожно рвать на части и поглощать не ими созданное национальное богатство.

Так что как только беспорядки в столице удалось подавить и жизнь вновь вошла в мирную колею, я, помозговав, назначил Ивана Романова-Юрьева верховным сенатором, говоря современным языком — премьер-министром. Косноязычный, но честолюбивый боярин был крайне доволен новым постом и служил не за страх, а за совесть. А поскольку был Каша и умён, и хитёр, то ухитрялся интриговать среди бояр и иных государевых чинов с редкой эффективностью. Ну, на то и щука, как говорится, в реке… Пока эти хитрозадые ведут подковёрную борьбу друг с дружкой, мои руки развязаны для работы.

Дьяка же Нелидова-Отрепьева определил я себе в секретари, взвалив на него, кроме приведения в принятый здесь канцелярский вид моих указов, ещё и обязанность, так сказать, «главного обсуждателя» царских идей. Всё-таки от моего «реципиента» сохранилось множество прежних навыков — начиная от умения говорить в соответствующем эпохе стиле, читать и писать на нескольких языках и заканчивая достаточно глубокими познаниями в военном деле семнадцатого столетия и навыками верховой езды, сабельной рубки и пальбы из пистоля и «нарядной пищали», как здесь называют пушку (а «пушка» тут — это, скорее, гаубица по характеристикам: я-то, как бывший артиллерист-миномётчик, азы теории стрельбы ещё не позабыл). Но вот многого из известных всем здесь бытовых моментов я так и не узнал: то ли Димитрий, как долго живший за кордоном сам их не ведал, то ли просто какие-то нейроны в мозгу моего нового тела закоротило и воспоминания шли далеко не в полном объёме.

Так что Григорий терпеливо рассказывал мне и о денежной системе — на мой взгляд, излишне усложнённой, — и о податях, и об административном делении Руси: страны, крупнейшей в Европе по площади, но при этом далеко не самой многолюдной и процветающей. Да мало ли о чём мы беседовали! Порой случалось, что эрудиция моего секретаря давала сбой и приходилось вызывать дьяков из соответствующих профильных приказов. Впрочем, я завёл традицию внезапных проверок «боеготовности», с небольшой свитой периодически приезжая в приказы и государевы мастерские, или, как их здесь называли, «дворы». Ну, что такое визит ОЧЕНЬ большого начальства для работников, думаю, рассказывать не нужно: сами всё можете представить в подробностях. Вот после такой поездки на Печатный двор я и озадачился созданием гражданского шрифта, писаных правил грамматики, выпуском учебников для начальных классов и, собственно, проведением в жизнь ленинского-сталинского Ликбеза на три столетия раньше Октябрьской революции.