Въ лто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ)

— А ну-ка, приведи сюда того вора, — обратился я в телохранителю. И француза тоже покличь.

— Прости, Государь-батюшка, холопишку непонятливого! Не уразумел яз: кого кликнуть велишь? — Стрелец не придуривался: его лицо выдавало титанические усилия мысли — как угодить царю, не ведая, кто потребен государю.

— Иноземца, говорю, позови, который вон того гада ногами пинает! Ступай!

Отвесив ещё один глубокий поклон, телохранитель тяжко потрюхал исполнять указание.

Перу минут спустя раскрасневшийся француз с избитым Татищевым уже стояли «пред царскими очами». Вернее, стоял, выпрямившись после традиционного поясного поклона, тот самый мэтр Буонасье, уже успевший заткнуть оба тяжёлых пистоля за кожаную перевязь и сунуть подмышку подбитую железом негнущуюся шляпу. Мятежника же мой стрелец уже успел скрутить по рукам мотком пищального фитиля и ткнул коленями в пыль у конских ног.

— Что ж ты, мьсье Буонасье, решил воевать сапогами, а не мечом? Зарубил бы вора — никто бы его не пожалел. Дрянь человечишко. А чтобы дворянами в самом Кремле в футбол играть — такого на Руси ещё не видано.

Старый рубака вновь склонился:

— Прости, в футовый шар я не играл, не ведаю сей забавы. Я важный дел вершил. Благодарение Богу, царь Дмитрий Иоанновитч, что дозволил он не попустить чёрный дело! Сей злодей умышлял сгубить тебя, уж и леурс пистолетес навёл. На счасть, в тот миг я нёс порцелет… как это по-русски?.. Поросён! Тут у воров на двор поросён добрый, бон парти молле де ла виан… мясо хороший. Домой нёс, Сристмас… на Рождество покормить, за твой, царь Дмитрий Иоанновитч, здоровье и во славу Бога раз-го-веть себя. И тот поросён я в сего злоденя кидал, сильно кидал, я сильный гуеррёр[3]. Вор от того поросён упадал, пистолетес ронял. Хотел хватить, стрелить, да я, милостью Бога, сильно бил, вопрошал, почто тебя, царь, стрелить хотел. А вор не отвечали сызнов я его бил, и тут твой стрелетц приходил, кричал, дескать, царь зовёт. Я — вот он. Прими, царь Дмитрий Иоанновитч, сего злодея на свой суд и армес[4] его.

Вновь поклонившись, француз вынул из-за пояса изукрашенную пистолетную пару и, рукоятями вперед, протянул мне.

Ну что ж, версия заслуживает доверия, учитывая неблаговидные поступки избитого Татищева и наличие внутри кремлёвских стен десятков подворий, как собственно царских, так и принадлежащих монастырям и некоторым родовитым боярам. Поскольку до супермаркетов-гастрономов человечество пока не додумалось, здешние хозяйства жили на полном самообеспечении и с подворий порой доносилось мычание, блеяние, хрюканье, а по утрам по всему Кремлю голосили петухи. Об «экологически чистых ароматах», витающих над центром русской столицы в жару, и упоминать, думаю, не стоит. Так что «отжать» где-то поросёнка хозяйственный француз вполне мог, да и швырнуть добычу в стрелка — тоже. Благо, комплекцией мэтра Буонасье природа не обидела.

— Так выходит, что из-за недоделанного террориста ты остался без рождественского обеда? — я принял из рук католика пистолеты, мельком взглянув на тонкой работы колесцовые замки и украшенные псевдоантичным батальным сюжетом стволы, но прятать далеко не стал.

Бывший гравёр поклонился ещё глубже, выражая согласие и пряча при этом хитрые глаза. Подозреваю, что бедный Хрюша был не самой ценной его добычей: вон, как вздулась болтающаяся у бедра кожаная солдатская сумка. Ну да ладно: война без трофеев не бывает, да и отобрано, небось, не у бедняков. В Кремле хозяйства богатые, авось не обеднеют.

Но уже с утра придётся брать Москву в ежовые рукавицы, чтобы прекратить революционный разгул. Или, правильнее сказать, контр-революционный? Я ж сейчас, вроде как царь и легитимный самодержец. Вот и буду само-держать, раз по должности полагается! Бардака в стране и так у нас переизбыток.

— Ну что ж, видно, не судьба тому поросёнку быть тобою съеденным. А вот тебе, человек, повезло. Будешь сегодня при мне: за русским царём служба не пропадает.

Вот же — вроде бы и вжился в новую роль, а всё равно как-то непривычно и неуютно говорить о себе: «царь» и понимать, что да, теперь — царь, и на плечах моих груз такой, от какого и многие с малолетства в цесаревичах воспитанные, надламывались. Вот и Димитрий — прежний, который то ли «Лже-», то ли и взаправду чудесно спасённый последышек Грозного Государя — он тоже надломился. И не перекинь сюда из Луганска разум дряхлого деда — ещё нынче поутру голый труп убитого самодержца валялся бы в собственной крови. Не знаю, по чьей воле, или, может, по случайному совпадению колебаний во Вселенной, но и для меня, и для русского царя это объединение пошло на пользу. А вот будет ли польза Русскому Царству, или народ низринется в пучину новых несчастий? Не знаю… Откровенно боязно: такая ответственность навалилась за всё и за всех на Руси… И ведь обратно переиграть не получится.

— Прими за храбрость твою и находчивость, мсье Буонасье, это оружие, — я вновь протянул пистолеты невольному царскому защитнику. — И доспех с этого мерзавца — гневный жест в сторону Татищева — также станет твоим…