В лучах мерцающей луны

Мистер Вандерлин постарел, располнел, но его лицо по-прежнему излучало усталый оптимизм. Он обнял жену, нежно поздоровался с Сюзи и сердечно пожал руку мужчинам.

— Ого! — воскликнул он, неожиданно заметив ниточку жемчуга и кораллов на шее Клариссы. — Кто это дарит моей дочери драгоценности, хотел бы я знать!

— Ой, это Стреффи… только представь, папа! Потому что, знаешь, я сказала, что хочу лучше бусы, чем книжку, — рассудительно объяснила Кларисса, крепко обнимая шею отца и сияющими глазами глядя на Стреффорда.

А в глазах Нельсона Вандерлина появилось практичное выражение, возникавшее всякий раз, когда дело касалось материальных ценностей.

— Что, Стреффи? Уличил тебя в слабости, а? Честное слово, портишь маленькую негодницу! Это излишне, дружище, — очень миленький жемчуг-барок… — запротестовал он полуизвиняющимся тоном толстосума, смущенного слишком дорогим подарком от небогатого друга.

— Излишне? Почему? Потому что слишком хорошо для Клариссы или слишком дорого для меня? Конечно, ты не посмеешь согласиться с первым; а что до меня… на меня тут неожиданно свалились деньги, и я транжирю их, угождая дамам.

Стреффорд, как заметил Лэнсинг, всегда скатывался на американский сленг, когда бывал несколько смущен и хотел отвлечь внимание от главного. Но что его смущало, чье внимание он хотел отвлечь? Ясно же, что протест Вандерлина был простой формальностью: как большинство состоятельных людей, он имел смутное представление о том, что значат деньги для бедных. Но для Стреффорда было необычно делать кому-либо подарки, а особенно дорогие: возможно, это и привлекло внимание Вандерлина.

— Свалились деньги? — весело повторил он.

— О, небольшие: мне предложили чертовски хорошую арендную плату за домик на Комо, и я помчался сюда, чтобы промотать свои миллионы с вами, — невозмутимо ответил Стреффорд.

В глазах Вандерлина тут же вспыхнул одобрительный интерес.

— Что… это где вы проводили медовый месяц? — Его дружелюбная улыбка относилась и к Нику с Сюзи.

— Именно: награда за добрый поступок. Слушай, старик, угости сигарой, к несчастью, свои, чертовски хорошие, я оставил на Комо — и скажу тебе откровенно: Элли не разбирается в табаке, а Ник настолько на седьмом небе от счастья, что ему все равно, что курить, — проворчал Стреффорд, протягивая руку к портсигару хозяина.

— Драгоценности нравятся мне больше, — прошептала Кларисса, обнимая отца.

Первые слова, обращенные Нельсоном Вандерлином к жене, были о том, что он привез все ее платья; и та встретила его с подобающим восторгом. По правде сказать, присутствовавшим ее радость показалась напрямую соразмерной удовольствию от получения долгожданных нарядов. Но, похоже, подобные подозрения не могли испортить мистеру Вандерлину счастья в кои-то веки побыть почти сутки под одной крышей с женой и дочерью. Он не скрывал сожаления, что обещал своей матери присоединиться к ней на другой день; и добавил, бросив на жену страстный взгляд:

— Если б я только знал, что ты намерена дождаться меня!

Но, как для человека долга, что проявлялось и в семейных, и в деловых отношениях, для него просто было немыслимо разочаровывать требовательную старую даму, которой он был обязан самим своим существованием. «Маме мало кто интересен, — говаривал он не без оттенка сыновней гордости за родительский снобизм, — так что я должен бывать у нее намного чаще, чем если бы она была общительней»; и со смиренной улыбкой он велел Клариссе быть готовой к отъезду утром.

— А пока, — сказал он в заключение, — повеселимся как следует.

Дамы дружно подхватили это предложение, и было решено, что, поскольку мистер Вандерлин, опоздав к ланчу, толком не поел, его жена, Кларисса и Сюзи повезут его на пикник на Точелло, остров в лагуне. Они даже не предложили Стреффорду, или Нику, или другим молодым людям из их компании поехать с ними; как сказала Сюзи, Нельсон желает отправиться на остров один со своим гаремом. Так что Лэнсингу и Стреффорду ничего не оставалось, как наблюдать за отплытием счастливого паши в окружении заботливых красавиц.

— Так вот что ты называешь «быть женатым»! — заметил Стреффорд, махавший Клариссе потрепанной панамой.

— О нет, я — нет! — засмеялся Лэнсинг.

— Он называет. Но знаешь… — Стреффорд сделал паузу и оборотился к собеседнику: — Знаешь, я был бы не прочь оказаться там, когда иллюзии рассеются. Полагаю, без побитой посуды не обойдется.

— Меня это не удивит, — равнодушно ответил Лэнсинг и отправился в свою комнату, оставив Стреффорда философствовать наедине с его трубкой.