В. Маяковский в воспоминаниях современников

К сожалению, мы не можем назвать воспоминаний, которые передавали бы всю остроту и сложность литературных взаимоотношений конца 20–х годов.

Н. Н. Асеев, В. М. Саянов, О. Ф. Берггольц, П. И. Лавут, Л. Г. Бромберг, В. И. Славинский рассказывают о выставке двадцатилетию творчества и о последнем периоде жизни Маяковского. Выставка вызвала живой интерес читателей, молодежи в то же время продемонстрировала глубокое невнимание к Маяковскому многих его литературных коллег.

"Ни одного представителя литературных организаций не было, – пишет А.Т. Бромберг. – Никаких официальных приветствий в связи с двадцатилетием работы поэта не состоялось". Он приводит слова Маяковского, полные и полемического задора, и обиды: "Нет писателей? И это хорошо! Но это надо запомнить".

В. Я. Саянов рисует сходную картину, говоря о переезде выставки в Ленинград. На открытии не было никого из руководителей ЛАПП. Маяковский сказал Саянову: "Что же, приветствуйте меня от имени Брокгауза и Эфрона".

"Никогда не забуду, – говорит О. Берггольц, – как в Доме печати на выставке Владимира Владимировича "Двадцать лет работы", которую почему-то почти бойкотировали "большие" писатели, мы, несколько человек сменовцев, буквально сутками дежурили около стендов, физически страдая оттого, с каким грустным и строгим лицом ходил по пустующим залам большой, высокий человек, заложив руки за спину, ходил взад и вперед, словно ожидая кого-то очень дорогого и все более убеждаясь, что этот дорогой человек не придет" {О. Берггольц, Продолжение жизни.– Предисловие к книге Б. Корнилова "Стихотворения и поэмы", Л. 1960, стр. 10.}.

Н. А. Луначарская–Розенель вспоминает, как угнетающе подействовал на Анатолия Васильевича усталый, больной вид Маяковского на выставке. "Мне сегодня показалось, – говорит он о поэте, – что он очень одинок".

Особое место – в ряду воспоминаний о последних днях жизни поэта – занимает полустенографическая запись В. Славинского – выступление Маяковского 9 апреля 1930 года у студентов Института народного хозяйства им. Плеханова. Здесь перед нами не тот Маяковский, каким мы привыкли его себе представлять – не хозяин вечера, чувствующий себя на эстраде как дома, выступающий во всеоружии таланта, находчивости, юмора,– а совсем другой: усталый, внутренне озабоченный, не овладевший аудиторией.

Крики о "непонятности" стиха Маяковского, нападки рапповцев, упреки лефовцев, чувство усталости, тяжелая личная драма, болезнь горла, грозившая необходимостью вообще отказаться от выступлений, – все это выстраивается в длинный перечень "болей, бед и обид".

Многим его знакомым казалось – он неуязвим, ему не бывает больно, он застрахован и забронирован от огорчений.

"От его груди, как от стального панциря, отскакивали ядовитые стрелы врагов", – уверяет журналист М. Розенфельд. Однако он же в другом месте рассказывает, как он был потрясен, увидев Маяковского – "такой гигант, такая громадина" – глубоко уязвленным после одного злобного и тупого выступления против него на диспуте.

Дело не только в критических наскоках, оскорбительных записках и репликах на вечерах.

Самая жизнерадостность была романтична и бескомпромиссна. Луначарский хорошо сказал: "Маяковский до гроба будет юношей".

В этой его нестареющей молодости таилась своя уязвимость. Н. Ф. Рябова приводит его слова: "Смерть не страшна, страшна старость, старому лучше не жить". Его пугало "дряхление" человека, жизнь рисовалась сестрой юности; старость для него – уже не жизнь, а смерть в рассрочку.

И тогда временная слабость – на вечере в плехановском институте – воспринималась как один из опасных и тревожных признаков. Давала себя знать общая усталость – результат постоянного творческого перенапряжения, незатухающих "пожаров".

Но, конечно, дело не только в этом. Причины гибели поэта – не только в нем самом. Рецензия–приговор, написанная рукой литературного победоносикова, сверхбдительное "чтение в душах", непрекращающиеся попытки рапповских руководителей объявить Маяковского "не нашим" или "не совсем нашим" поэтом, которому еще долгие годы следует искупать свою "вину" и "грехи" перед рабочим классом, обывательские упреки в "индивидуализме", саморекламе, – все это, уязвляя с разных сторон, выводило из душевного равновесия.

Но, уходя из жизни, Маяковский не знал разуверения в главном, разочарованности в революционных идеалах. Его поэтический голос не слабел – недаром последнее произведение озаглавлено – "Во весь голос".

Вступление в поэму потрясло первых слушателей. Б. Ефимов вспоминает: "Вначале показалось, что читается что-то смешное, сатирическое. На многих лицах появились улыбки. Но скоро все почувствовали, что в легкую беззаботную атмосферу вечера "вошло что-то значительное, вдохновенное, огромное".

Воспоминания, письма, дневниковые записи, свидетельства друзей, товарищей по работе, которым выпало счастье знать, видеть, слышать Маяковского, раскрывают его облик – художественный и человеческий. Они рассказывают о разных моментах его пути, хотя и не претендуют, конечно, на то, чтобы заменить собой биографию.