В Маньчжурских степях и дебрях<br />(сборник)

Точных известий о неприятеле мы не имели. Изредка в лагерь залетали слухи, весьма разноречивые, впрочем, о его массах, расположенных впереди.

Мы уж перестали верить этим слухам.

Разведки не давали никаких результатов.

От времени до времени лишь становилось известно через дозоры, что видели японцев то там, то тут, стреляли, но безрезультатно.

Японцы бродили вокруг мелкими партиями, конными разъездами человек по восемь, по десять. От наших разъездов они ускальзывали бесследно и благополучно для себя, не оставив ни одного убитого, ни раненого…

Мы сидели в палатке, пили чай и говорили должно быть слово в слово о том же, о чем вероятно в это время говорилось во всех офицерских палатках…

И как всегда это бывает, когда соберутся несколько человек имевших возможность хорошо изучить друг друга и чуть ли не читающих друг у друга мысли, все сразу замолчали…

Кто-то затянул песню вполголоса. Это тоже всегда бывает, когда все переговорено и говорить больше не о чем и не хочется— кто-нибудь непременно начнет напевать и непременно вполголоса и как-то «в себя», себе в душу…

И вдруг за палаткой: по биваку раздались голоса дневальных, что-то выкрикавших.

Песня оборвалась.

Все прислушались. Но кроме монотонного выкрикивания ничего разобрать нельзя было.

Кликнули денщика.

— Что это там?

— Так что охотников вызывают на линию.

Мы застегнули рубахи, надели шашки и вышли из палатки.

Жара была страшная.

Около палатки командира полка толпились кучкой солдаты; суетился дежурный фельдфебель. Несколько офицеров стояли поодаль.

Фельдфебель спешно выстраивал солдат, что-то кричал хрипло, взмахивая и тыча в кучку солдат руками с широкими красными ладонями и сам весь красный от жары, с красным лицом, красной шеей обливаясь потом.

Когда он доложил дежурному офицеру, что все готово, тот на минуту скрылся в командирской палатке и выйдя сейчас же опять, стал на свое место, на правом фланге.

Мы подошли как раз в тот момент, когда он скомандовал:

— Смирно!

«Охотников» было много… Ничего, однако особенного ни в лицах их, ни в выражении этих лиц не было… Все тут стояли самые обыкновенные солдатики… Они только подтянулись немного, «подобрались», что сделали бы и во всякое другое время в ожидании появления начальства…

Каждый из них сознавал, разумеется, что его, например, могут послать добыть языка…

Дело рискованное в незнаемой стороне.

Однако все они смотрели, по-видимому, на это рискованное дело уж чересчур просто… И фельдфебель кричал на них и тыкал в грудь, выравнивая на линии, тоже так, будто не на почти верную смерть собрались они идти, а согнал он их к командирской палатке по какому-нибудь самому пустячному домашнему делу… Да еще втайне зол на них через эту адскую жару, особенно ощутительную здесь на линии.

И от того у него такие свирепые глаза, и так топорщатся усы, и голос такой хриплый и обрывистый…

Картина одним словом самая будничная из будничных.

При «проводах», когда там далеко в России эшелонам, отправляющимся на театр военных действий, подносили иконы и говорили напутственные речи чувствовалось больше трагизма, чем здесь.

Но то был блестящий трагизм, праздничный, нарядный… Праздник прошел; наступили будни… На смену красноречивым ораторам выступили обыкновенные серые будничные люди.

Каждодневно во всех частях нашей армии «вызывались охотники»… Каждодневно не там так тут «на линии» выходили и строились и в палящий зной и в тридцатиградусный мороз пензенцы, куряне, орловцы, оренбуржцы, готовые в огонь и в воду.

Всюду, от Харбина до Ляояна не там так тут монотонно и апатично с зевотой дневальные выкликали охотников, ругались фельдфебеля и денщики на вопрос офицера:

— Что это такое!

Отвечали флегматично:

— Так что охотников вызывают на линии.

И если «вызову на линию» что и придавало торжественность, так появление на этой линии высшего начальства «при полной форме», особенная звучность голоса командира и особенное выражение его лица, отвечающее по мере сил и способностей проникаться торжественностью, серьезности минуты.

Глава III

Мы знаем очень мало об этих серых будничных героях… Вернее, мы ничего почти о них не знаем.

Кое-что известно нам только о Василии Рябове.

А таких как Рябов было много.

Они были несомненно в каждой дивизии, в каждом полку, чуть ли ни в каждой роте.

И было бы обидно сознавать, что таким героем может похвастаться только один Чембарский 284 пехотный полк, что в одном только этом полку нашелся человек, сумевший «принять мученический венец» так же просто, как просто и он и многие другие выпрашивались у начальства в разные рискованные командировки.

Их было много… И потому именно мы так мало знаем о них. К ним пригляделись, с первого же раза привыкли, и никогда никому не приходило в голову, что в жизни их и смерти может быть какое-либо геройство.

Бороться с нуждой на полутора десятинах земли такое же геройство. Но разве кто-нибудь когда-нибудь думал об этом? Ведь тогда в герои пришлось бы записать целые губернии.

Заглядывал ли кто-нибудь в душу Рябова? А в душе у него была тоска и обида.