В мансарде (СИ)

  Собрались все. Просто стояли и смотрели. Читал Платон, в его голосе слышался доктор.

  И Кондратьев смотрел, он стоял позади сидевшего на полу Никитина.

  "Когда успел спуститься с подоконника, непонятно", - подумал Никитин, уловив его присутствие каким-то косым взглядом.

  - Зима, она кончается, - вдруг сказал Николай.

  - Да, после зимы всегда приходит весна, - улыбнулся Никитин. - Пройдёт зима, станет тепло, и растает снег. Зазеленеют деревья.

  - И тогда можно будет пойти в травины, - сказал Николай.

  - Да, - кивнул Никитин.

  - Страшное вы затеяли, Никитин! - вдруг хрипло крикнул Кондратьев из-за спины. - Сначала я вас возненавидел. Потом не мог понять, зачем вам это надо. Поиграться? Поиздеваться? Зачем было нас возвращать?

  Голос не узнать. Нет, голос был тот же, только вместо заядлого спорщика и лёгкого на слово Кондратьева, теперь говорил человек, тащивший на себе огромный мешок с камнями. Он шёл в гору, ноги сгибались под тяжестью и голос прерывался, но что-то непонятное светлое прорывалось в нём, как если бы кто-то иногда оказывался рядом с ним, кто-то ужасно нужный и любимый, и тяжесть мешка с булыганами забывалась.

  - А я хотел, чтобы меня вернули, - тихо сказал Платон, - наверное, это я виноват, что Алексей Степанович взялся нас искать в этом... Жить охота, как же охота жить. Просто я не знал, что так... перемешало. Я в травины уйду.

  А Кондратьев сказал:

  - Во мне теперь живёт Аглая, Никитин! Вы знаете, как это?! Я слышу её. Взгляд её светлый и наивный достался мне. Когда я понял, что вспоминаю, как запулил перо в воздух и смотрю - вот оно кружит вокруг собственной оси и падает медленно и так красиво... я не мог это видеть, стоял вдалеке... Я захотел убить вас. Даже придумал как. Может, когда-нибудь расскажу. А сейчас... я уже не смогу отказаться слышать её.

  Было тихо. За окном шёл снег. Никитин сидел на полу, спиной к Кондратьеву, закрыв лицо руками. Мало того, что он оглох с того дня, теперь страшно болела рука.

  - Наверное, это память, - сказал Николай, - без неё люди не живут, Кондратьев.

  - Ты должен ненавидеть его ещё больше, Ассоль не вернуть, хотя... может, она в ком-то и откликнется, - тихо ответил архитектор. - А я хотел улицу построить - Аглаи. И построю её... Что с вами, Алексей Степанович?!

  Но Никитин не слышал теперь и его. Он лежал на полу, скрючившись и сложив ладони под щёку, смотрел куда-то в угол, хрипел.

  - Скорую, скорую вызывайте, Дарья Михайловна! - заорал Кондратьев, скатываясь по лестничной трубе.

  20. Остров

  Ночью Никитин пришёл в себя. Что-то пикало. Рядом в темноте угадывался силуэт Даши в белом халате.

  Сколько прошло дней, он не знал. Лишь видел белые одежды, лица, Дашу. Ждал её. Потому что тогда становилось тепло. До этого ледяной дом, где он находился, стоял засыпанный снегом. Все знали, что дом засыпало, но делали вид, что всё идёт хорошо, замерзали, но делали вид. А когда приходила Даша, становилось тепло. Просто там, где живёт она, там лето, утром роса, кошеная мелкая трава на тропинках между яблоней и старой корягой-сливой. Даша что-то говорила ему, тихо-тихо, на шее становилось мокро от её слёз. Она знала, что он не слышит и всё равно говорила. Он закрывал глаза и проваливался. Проваливался почему-то в тот июль. Когда валиками катился тополиный пух. Было жарко. Они ехали сначала на автобусе, потом шли пешком через заросли черёмухи. На песчаной узкой полосе разувались и шли вброд на островок, он - размахивая кроссовками своими и Дашиными, и при этом как-то неудержимо и безнадёжно шутя, Даша - молча, иногда улыбаясь его шуткам. Он не видел, что она улыбается. Было обидно, он умолкал, глядя на маленькие водовороты вокруг ног. Водоросли обматывались и уплывали. Было что-то вечное в этих водоворотах и водорослях. В солнце и воде всегда мерещится что-то вечное. Оно всегда будет, его, Никитина не будет, а река будет, эти кусты, мокнущие ветвями в тёплой воде с мальками и скользкими голышами. Солнце стояло высоко, на островке всегда уже был Воронов, Юрка Степанцов и Вика Малышева. Первая жена Лёни. Даша больше молчала, стелила полотенце и ложилась, пряча лицо от солнца в локоть...

  Даша спала тут же. Иногда на соседней пустой кровати, иногда склонившись, утыкалась в его плечо лицом и спала. Уходила, возвращалась с соками, фруктами, йогуртами. Он бубнил, что ничего не надо. Приходили Мишка с Никой, Мишка притащил Кондратьева. Тот стоял в изголовье, пока Мишка рассказывал, как дела в школе. Никитин Кондратьева не видел, но понял по движениям Мишки, что он поставил его на столик. Было непонятно, то ли Кондратьев сам заговорил с Мишкой и поэтому здесь, то ли Мишка просто притащил человечка, чтобы сделать приятное отцу. Никитин смотрел, слушал, не слыша, но казалось, что слышал. Мишка такой большой, машет руками и что-то говорит, кажется, про то, что топит с матерью печь и чистит дорожки от снега. Мишка приподнялся на стуле и поднял руки выше головы. Сугробы он насыпал вот такие... Снега много, похоже, в этом году... Никитин улыбался и опять проваливался на остров...