В места не столь отдаленные

— Ах уж эта полиция. Ах, что за полиция у нас, господин полицеймейстер!

XXIII Новая неприятность

Однажды ранним утром, вскоре после получения в Жиганске знаменитой корреспонденции, Василий Андреевич распечатал поданную телеграмму, прочёл и… смутился. Его вызывали в Петербург, но с какой целью — этого лаконическая депеша не объясняла. Василий Андреевич, едва успевший несколько успокоиться после «боевой» корреспонденции и уже набросавший, при помощи Сикорского, обстоятельную объяснительную записку, получив это неожиданное приглашение, совсем упал духом.

«К чему его вызывают? Разумеется, для объяснений, но по какому поводу?» Невольно он сопоставлял этот вызов с появлением корреспонденции, хотя, с другой стороны, утешал себя мыслью, что это неправдоподобно. Если бы статья действительно произвела там впечатление, то он бы, конечно, получил запрос, но до сих пор никакого запроса не было.

Бедный старик в волнении ходил по кабинету, приказав никого не принимать, когда к нему вошла супруга.

— Что ещё случилось? — тревожно спросила она, заметив расстроенный вид мужа.

— Ничего особенного, мой друг… Зовут в Петербург… Вот, прочти…

Марья Петровна прочла телеграмму и, изменившись в лице, протянула с ядовитой иронией:

— Поздравляю… Дождался-таки…

— Чего дождался?

— Он ещё спрашивает? Скажите, какая наивность!.. Разве не ясно как день, что тебя вызывают для объяснений, после которых поблагодарят за труды и скажут, что такой администратор, как ты, не нужен… Поздравляю! Очень приятная новость!

— Ты, Marie, мрачно смотришь… Если бы хотели сменить, то прямо бы написали…

— Утешайся… утешайся этим… Нечего сказать, придумал утешение…

Взволнованная и раздражённая, предвидевшая неприятную перспективу в случае потери места жить где-нибудь в четвёртом этаже на Песках или в дальней Коломне[45] и растрачивать последние крохи когда-то хорошего состояния, Марья Петровна, вместо того чтобы поддержать и ободрить мужа, продолжала его терзать с искусством и беспощадностью женщины, считающей себя глубоко несчастной, пока не довела Василия Андреевича до беспомощного состояния мокрой курицы, забывшей об Инкерманском сражении[46], и не заставила его просить её совета.

Тогда только она несколько смягчилась, и тотчас же проявила свою способность не теряться, обнаружив вместе с тем меньший пессимизм насчёт их положения. Во-первых, она немедленно же пошлёт депешу Катрин за разъяснениями, во-вторых, они уедут в Петербург вместе, в-третьих, пусть он поручит Сикорскому написать записку и откроет там глаза на положение края, сообразуясь с веяниями Петербурга, а она, в свою очередь, будет хлопотать, чтоб ему дали место где-нибудь в России, а не в этой ужасной трущобе. Слава богу, у неё есть связи. Родные её ещё не забыли… Катрин доказала, что готова для неё всё сделать…

— Понимаешь ли, для меня! — подчеркнула Марья Петровна.

После этих слов Василий Андреевич несколько оправился и стал было уверять жену, что он на отличном счету в Петербурге, но она, видимо, не особенно этому верила и довольно бесцеремонно прервала его излияния вопросом:

— Когда ехать?

Решено было немедленно же собираться, чтобы ехать через неделю, а не на последнем пароходе. Собраться она успеет. Мебель можно будет поручить продать потом, если, даст бог, они не вернутся.

— Ты говори всем, что тебя вызывают в какую-нибудь комиссию, как опытного человека! — внушала Марья Петровна и закончила вопросом: — А имя автора этой корреспонденции узнал?

— То-то нет… Одни предположения, что Пятиизбянский…

— В Москве побывай у издателя… Объясни ему… Попроси написать опровержение.

Василий Андреевич покорно соглашался на всякое предложение Марьи Петровны и, когда разговоры были окончены, послал за Сикорским и просил его как можно скорей окончить записку.

— Через неделю уезжаю в Петербург. Вызывают для участия в комиссии по вопросу о железной дороге! — соврал Василий Андреевич.

Эта новость смутила Сикорского.

— Но вы вернётесь? — спросил он.

— Вернусь, если не найду ничего лучшего.

Сикорский вздохнул и напомнил Василию Андреевичу о своём положении. Десять лет страданий, десять лет незаслуженного позора. Неужели ещё долго терпеть?!

Ржевский-Пряник старался утешить его. Он дал честное слово лично поддержать своё ходатайство, не имевшее успеха. Он нарочно съездит в министерство юстиции… Пусть Михаил Яковлевич составит краткую памятную записку и напишет прошение на высочайшее имя. Он всё это возьмёт с собой и передаст куда следует, с соответствующими объяснениями…

А здесь его, вероятно, не потревожат и оставят на месте. Ещё недавно председатель контрольной палаты хвалил его…

— Могут назначить вместо вас человека, который будет иначе смотреть на нас, несчастных, и тогда…

Он не досказал и беспомощно склонил голову.

Василий Андреевич пожал руку Сикорскому и снова дал слово похлопотать, чтобы Михаилу Яковлевичу разрешили вернуться в Россию. Сикорский рассыпался в благодарностях, но тем не менее ушёл от него сумрачный и недовольный, зная, как трудно полагаться на обещания Ржевского-Пряника.