В метре друг от друга

На тех видео Стелла совсем другая. Что изменилось? Неужели дело в этом? В больнице? Таблетки, процедуры, белые стены… Они давят на тебя и душат медленно, день за днем.

Я встаю, балансируя на краю крыши, и смотрю вниз, на двор, лежащий семью этажами ниже, на мгновение представляя невесомость, абсолютное забвение падения. Вижу, как Стелла поднимает голову, смотрит в окно, и наши взгляды встречаются в тот самый миг, когда порыв ветра вышибает из меня дух. Пытаюсь вдохнуть, но мои дерьмовые легкие втягивают лишь крохи кислорода. Воздух застревает в горле, и меня сотрясает приступ кашля.

Грудная клетка вопит от боли, кашель выбивает из легких остатки воздуха, глаза начинают слезиться.

Справиться с кашлем в конце концов удается, но…

Голова идет кругом, в глазах темнеет.

Меня шатает. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на красной двери аварийного выхода, на крыше, хоть на чем-нибудь. Смотрю на руки, приказываю тьме рассеяться и понимаю, что пропасть за краем крыши все еще рядом, что до нее лишь дюйм.

Глава 5 Стелла

Дверь хлопает, и я, застегивая на ходу куртку, несусь по ступенькам на крышу. Сердце колотится, стучит в ушах, и я едва слышу за спиной собственные шаги.

Безумец.

Перед глазами он – стоит на краю крыши и, кажется, вот-вот сорвется, улетит навстречу смерти, а на лице, в каждой черточке, – страх. Ничего похожего на ту самодовольную ухмылку.

Хрипя и задыхаясь, миную пятый этаж и останавливаюсь на секунду перевести дыхание. Хватаюсь потными руками за холодные металлические перила. Смотрю вверх. Кружится голова, и горло жжет огонь. Я не успела даже прихватить портативный кислородный концентратор. Всего два этажа. Еще два этажа. Заставляю себя идти, командую ногам: левая, правая, левая, правая…

Вот наконец и дверь на крышу. Чуть приоткрыта. И ярко-красная, готовая сработать кнопка тревоги.

Я замираю в нерешительности. Смотрю на дверь, смотрю на кнопку и снова на дверь. Почему не сработала сигнализация? Что-то сломалось?

Вот оно что. Помешала сложенная банкнота. Это из-за нее не завыла сирена, оповещая всю больницу о том, что какой-то чокнутый с кистозным фиброзом и суицидальными наклонностями выбрался на крышу.

Я качаю головой. Сумасшедший, но не дурак. Дверь держит бумажник, и я протискиваюсь в щель, предварительно убедившись, что банкнота осталась на месте. Останавливаюсь и впервые, преодолев сорок восемь ступенек, вдыхаю по-настоящему.

Я оглядываю крышу, и от сердца отлегает. Он все-таки отошел от края на безопасное расстояние и не свалился во двор. Поворачивается и с удивлением смотрит на меня. Холодный ветер покусывает лицо и шею; я затягиваю потуже красный шарф и, убедившись, что бумажник на месте, решительно направляюсь к безумцу.

– Жить надоело? – кричу я, останавливаясь на безопасной, два с лишним метра, дистанции. Не знаю, как ему, но мне уж точно умирать не хочется.

Щеки и нос у него покраснели от холода, на волнистых каштановых волосах и капюшоне бордовой толстовки лежит тонкий слой снега. Может, не такой уж и придурок?

Я бы, наверно, даже убедила себя в этом, но тут он снова открывает рот.

Пожимает плечами, кивает туда, где только что стоял на краю крыши:

– У меня легкие, как тост. Так что, пока есть возможность, полюбуюсь видами.

Как поэтично.

И почему только я ожидала чего-то другого?

Вдалеке мигает огнями ночной город. На каждом дереве, на каждой ветке сияют праздничные огни, такие яркие, каких я и не видела еще. С наступлением темноты парк ожил, засверкал. Кое-где протянутые между деревьями гирлянды образуют волшебные дорожки, под которыми можно прогуляться, взирая восхищенно вверх.

За все время здесь я ни разу не была на крыше. Чувствую, что начинаю замерзать, и запахиваю поплотнее куртку, обхватываю себя руками, чтобы не дрожать, и поворачиваюсь к нему:

– Какой бы ни был вид, но зачем так рисковать? Это же седьмой этаж. – В самом деле, что такое нашло на него, что он, с больными легкими, отправился в зимнюю ночь на крышу?

Его голубые глаза вспыхивают, и мой желудок словно подпрыгивает.

– Ты когда-нибудь видела Париж с крыши? Или Рим? Ты хотя бы здесь раньше бывала? По сравнению с этим весь курс лечения просто дерьмо.

– Лечение – дерьмо? – Я делаю два осторожных шага. Теперь между нами полтора метра. Ближе нельзя. – Мы и живы только благодаря этому дерьму.

Он фыркает и закатывает глаза:

– Из-за него мы здесь, а не там, где настоящая жизнь.

Начинаю закипать:

– Ты хотя бы понимаешь, как тебе повезло? Какой шанс ты получил, попав в группу испытуемых? Но нет, считаешь, что так и должно быть. Ты просто избалованный засранец.

– Подожди-ка. Ты как узнала, что я в группе испытуемых? Расспрашивала обо мне?

Я не отвечаю и гну свое:

– Если тебе на все наплевать – уходи. Уступи свое место другому. Кому-то, кто хочет жить.

Между нами падает снег. Падает и исчезает в пыли у нас под ногами. Мы молча смотрим друг на друга, потом он пожимает плечами и отступает на шаг. Ближе к краю.

– Ты права. В том смысле, что я все равно умираю.

Смотрю на него и не могу понять. Это ведь не так, да? Он не умирает.