В мгновение ока

— В самом деле, почему? — Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.

— Если я права, — сказала Белла, — и если ты со мной согласна, нам остается только одно…

— Нам с тобой?

— Ну да, кому же еще? Тише. Пойдем-ка.

Они сошли на ступеньку ниже. В тот же миг тут и там начали вспыхивать окна. Где-то раздвинули входную решетку и негодующе закричали в ночь:

— Безобразие!

— Что там за грохот?

— Вам известно, который час?

— Господи, — зашептала Белла, — теперь их услышали все без исключения!

— Этого еще не хватало! — Зелда стала озираться по сторонам. — Так можно все испортить!

— А вот я сейчас полицию вызову! — Наверху яростно хлопнула оконная рама.

— Ох, — выдохнула Белла, — не дай бог, нагрянет полиция…

— Ну и что?

— Все пойдет насмарку. Если кто и должен им сказать, чтобы они передохнули и не шумели, так это мы с тобой. Мы их не обидим, верно?

— Само собой разумеется, но…

— Никаких «но». Держись за меня. Идем.

Внизу все так же переговаривались два голоса, пианино заходилось в икоте: подруги осторожно спустились на ступеньку ниже, потом еще на одну, у них пересохло во рту, сердца колотились как бешеные, а непроглядная тьма пропускала лишь слабый свет фонаря у подножия лестницы, но он был так далеко, что загрустил в одиночестве, дожидаясь, пока запляшут тени.

Окна хлопали одно за другим, скрежетали дверные решетки. Того и гляди, сверху могла обрушиться лавина досады, протестующих криков, а то и выстрелов, готовая безвозвратно смести все и вся.

С этой мыслью подруги крепко обнялись, но обеих так зазнобило, что, казалось, каждая решила вытрясти из другой нужные слова в противовес чужому гневу.

— Зелда, не молчи, скажи им хоть что-нибудь.

— Что тут скажешь?

— Да что угодно! Они обидятся, если мы не…

— Они?

— Ты знаешь, о ком я. Надо их поддержать.

— Ладно, будь по-твоему. — Зелда опустила веки и замерла, подбирая слова, а потом выговорила: — Привет.

— Громче.

— Привет, — окликнула она, сначала тихонько, потом чуть громче.

Под ними впотьмах зашуршали тени. Один голос сделался решительнее, второй увял, а пианино затренькало на арфе своих невидимых струн.

— Не бойтесь, — продолжала Зелда.

— Умница. Давай дальше.

— Не бойтесь, — осмелев, повторила Зелда. — Не слушайте этих крикунов. Мы вас не дадим в обиду. Это же мы! Я — Зелда, только вряд ли вы меня помните, а это Белла, мы вас знаем тыщу лет, с раннего детства, и всегда вас любили. Время ушло, но мы решили вам сказать. Мы полюбили вас, когда впервые увидели в пустыне, а может, на корабле с привидениями, или когда вы торговали вразнос рождественскими елками, или в автомобильной пробке, когда вы отдирали у машин фары — и любим вас по сей день, верно я говорю, Белла?

Мрак выжидал, притаившись внизу.

Зелда ткнула Беллу в плечо.

— Да, верно! — воскликнула Белла. — Она говорит, как есть! Мы вас любим.

— Просто сейчас ничего больше в голову не приходит.

— Но ведь и этого достаточно, да? — Белла взволнованно подалась вперед. — Правда достаточно?

Ночной ветерок шевелил траву и листья по обеим сторонам лестницы, а тени, застывшие было внизу, по бокам заколоченного ящика, теперь смотрели наверх, на двух женщин, которые почему-то расплакались. Первой не выдержала Белла, но когда Зелда это почувствовала, у нее тоже покатились слезы.

— Так вот. — Зелда сама удивилась, что не утратила дара речи, но продолжила наперекор всему: — Мы хотим, чтоб вы знали: вам нет нужды сюда возвращаться. Нет нужды карабкаться в гору и ждать. Вот что мы хотим сказать, понимаете? Чтобы услышать такие слова на этом самом месте, вы и приходили сюда по ночам, и взбирались по лестнице, и втаскивали наверх пианино, в том-то все и дело, других причин нет, правильно? Наконец-то мы с вами встретились: теперь все сказано напрямик. Спокойно отправляйтесь на отдых, друзья мои.

— Счастливо тебе, Олли, — добавила Белла грустным-грустным шепотом. — И тебе, Стэн, Стэнли.

Прячась в темноте, пианино негромко помурлыкало струнами, скрипнуло старой древесиной.

И тут произошло самое невероятное. Во тьме раздались чьи-то вопли, деревянный ящик загрохотал по склону, пересчитывая ступеньки и отмечая аккордом каждый удар; он кувыркался и набирал скорость, а впереди неслись сломя голову два неясных силуэта: они удирали от взбесившегося музыкального зверя, голосили, спотыкались, орали, проклинали судьбу, взывали к небесным силам, а сами катились ниже и ниже, оставляя позади четвертый, шестой, восьмой, десятый десяток ступеней.