В мгновение ока

Словно магнитом, она незримо притягивала к себе талисманы, медальоны, римские монеты, корешки билетов, носовые платки, булавки для галстуков, а зрители входили в раж и содрогались от хохота, глядя, как подопытные кролики лишаются последней защиты и предметов гордости.

Стоило кому-то из них прикрыть рукой задний карман — она обшаривала жилет. Стоило прижать к груди жилет — она потрошила брючные карманы. Небрежная и скучающая, жесткая и неуловимая, она умудрялась внушить очередному волонтеру, что все его вещи при нем, а сама в мгновенье ока с легким презрением извлекала принадлежащий ему предмет из своих необъятных твидовых одежд.

— Это еще что? — Она подносила к глазам письмо. — «Милая Элен, прошлой ночью, когда мы с тобой…»

Багровый от стыда, автор письма бросался к мисс Миг, отбирал заветный листок и прятал его поглубже в карман. Не проходило и минуты, как письмо снова оказывалось у нее в руках, и все начиналось сначала: «Милая Элен, прошлой ночью…»

Страсти разгорелись не на шутку. Одна женщина. Десяток мужчин.

Подарив одному поцелуй, она сняла у него ремень.

У другого — подтяжки.

Женщины— зрительницы стонали от хохота.

Их спутники, неприятно пораженные, волей-неволей присоединялись.

Какой же отъявленной стервой показала себя мисс Миг! Она прилюдно высекла, как мальчишек, этих ухмыляющихся, самоуверенных типов, обвела их, словно дикарей, вокруг пальца, поймала в бронтозавровые складки твида, расставила по местам, как болванки, и при этом успела назвать каждого милым, обаятельным, а то и настоящим красавцем.

Вот оно, сказал я себе, воплощенное безумие! Жены заходились презрительным смехом, ловя ртом воздух, впадали в истерику оттого, что у них на глазах вероломство превратилось во всеобщее увеселение. Мужья, будто застигнутые необъявленной войной, пытались сопротивляться, но не успели и глазом моргнуть, как потерпели сокрушительное поражение. Каждый из моих соседей сидел с обреченным видом, словно страшился удара ножом в горло, боялся чихнуть, чтобы его голова не скатилась в проход…

«Скорее! — подумал я. — Нужно что-то делать!»

— Эй, ты, на сцене, да-да, ты, мой двойник, увернись! Спасайся!

А ведь она нацелилась прямо на него!

— Не поддавайся! — твердил я своему близнецу. — Просчитывай на шаг вперед! Присядь, уклонись. Отскочи в сторону. Не смотри, куда она хочет. Смотри, куда она не хочет! Ну же! Не зевай!

Сейчас даже не помню, прокричал ли я эти слова во весь голос или процедил сквозь зубы, но только все мужчины в зале обомлели, когда мисс Миг схватила моего близнеца за руку.

«Будь начеку», — шептал я.

Поздно. Он лишился часов. Но сам еще этого не знал. «У тебя увели часы!» — молча кричал я и сокрушался: он потеряет счет времени!

Мисс Миг отряхнула лацкан его пиджака. Шаг назад! — предостерег я себя.

Поздно. Его авторучка, стоившая не один десяток долларов, исчезла. А он и не догадывался. Она щелкнула его по носу. Он — идиот! — осклабился. Следом за авторучкой уплыл бумажник. Нечего тереть нос, разиня, пиджак придержи!

— Плечики чем подбиты? — Она ущипнула его за плечо.

Он скосил глаза на правый рукав. «Нет!» — беззвучно закричал я, потому что в этот миг иллюзионистка залезла в левый карман его пиджака и вытащила письма. Она поцеловала его в лоб, оставив ярко-красный отпечаток, и отступила назад, прихватив с собой все, что оставалось у него в карманах: пригоршню мелочи, какой-то документ и коробочку шоколадных пастилок, которые она с жадностью отправила в рот. «У тебя мозгов — что у быка!» — вопил я, не разжимая губ. — «Где у тебя глаза?! Следи за ее движениями!»

Она повернула его спиной к залу, измерила, как заправский портной, расстояние между лопатками, а потом спросила:

— Знакомая вещица? — И вернула ему галстук.

Моя жена чуть не лопнула со смеху. Она так и не отдала мне бинокль — следила за каждым жестом, за каждой недоуменной гримасой, пока у бедняги изымали его личные вещи. Ее губы скривились в торжествующей усмешке.

«Да что же это такое! — орал я среди общего неистовства. — Уходи со сцены!» На самом деле я не издал ни звука и терзался от невозможности завопить что есть мочи. Да уходи же, если у тебя осталась хоть капля гордости!

Высокие темные своды сотрясались от людского хохота, как от извержения вулкана. Этот мрачный грот, казалось, осветился каким-то нездоровым жаром, странным отблеском. Мой двойник жаждал вырваться, подобно собаке Павлова, которая за долгий срок перестала воспринимать звонки и не получала ни еды, ни ласки. В его взгляде сквозила обреченность безумца.

«Падай ничком! Прыгай в оркестр! Уползай!» — твердил я.

Тем временем скрипки и трубы с вагнеровским пафосом оплакивали горечь судьбы.

Последний жест, одно небрежное прикосновение мисс Миг — и мой двойник лишился белоснежной сорочки. Подброшенная в воздух, она мягко упала на помост, и одновременно с ней упали брюки, из которых был незаметно выдернут ремень. Свалились брюки — и зрители буквально свалились с кресел. Лавина хохота едва не снесла балки, оглушительное эхо вторило грому веселья.

Тут дали занавес.