В мгновение ока

За «Сороками» последовали «Крылья», «Полет», «Ночной хор», «Мадригалы птенца» и «Стражники рассвета». Они неизменно встречали восторженный прием; критики, хотя и досадовали на отсутствие изъянов, волей-неволей строчили хвалебные рецензии.

— Я бы уже давно мог задрать нос, но учусь скромности у пташек, — говорил Фентрисс.

— Вот и помалкивай, — отвечал ему Блэк, который, сидя под тем же деревом, так и не вкусил ни ростков озарения, ни благословенной симфонической манны. — Композиторы — известные прощелыги: того и гляди, начнут прятаться в кустах и шпионить, а как выведают твою тайну — раззвонят, что ты вторгся в чужие пределы!

— А ведь верно, черт возьми! — Фентрисс посмеялся. — Я и в самом деле вторгся в чужие пределы!

И было бы поистине странно, если бы никто не вторгся в его собственные пределы.

Выглянув из окна часа в три ночи, Фентрисс увидел тень приземистого человечка, который тянулся к ветвям, чтобы закрепить среди листвы карманный диктофон. Затем незнакомец начал тихонько напевать и посвистывать. Осознав, что это не приносит результатов, незваный гость, почти неразличимый в темноте, стал ворковать, выводить трели и даже кукарекать, переминаясь с ноги на ногу под кроной дерева.

— Чтоб я сдох! — прогремел голос Фентрисса, подобно выстрелу из дробовика. — Никак это Вольфганг Праути хозяйничает у меня в саду?! Пошел прочь! Вон отсюда!

Уронив диктофон, Праути резво перемахнул через куст, продрался сквозь живую изгородь — и был таков.

Фентрисс, посылая ему вслед проклятья, подобрал оброненную тетрадь.

«Ночная песнь» — значилось на первой странице. А пленка диктофона сохранила пленительные мелодии, похожие на индийскую духовную музыку — в исполнении птичьего хора.

После этого случая Фентрисс потерял покой. Нарушители владений проникали к нему в сад около полуночи и шныряли там до рассвета. Фентрисс понимал, что эта свора погубит его творчество, задушит его голос. Он целыми днями слонялся по саду, не зная, каким еще лакомством ублажить пернатых, и обильно поливал траву, чтобы в ней не переводились червяки. Измученный, он стоял на страже ночи напролет, превозмогая дремоту, только ради того, чтобы подстеречь Вольфганга Праути и ему подобных, когда они полезут через забор, чтобы похитить его арии, или, не приведи Господь, устроятся на дереве и станут жужжать себе под нос в надежде на птичий отклик.

Самым веским аргументом в этом противостоянии оказался дробовик. Стоило разок пальнуть — и сад на целую неделю оставили в покое. Зато потом… Кто-то пришел среди ночи и совершил зверство. Без лишнего шума этот варвар обрезал нижние ветки и спилил крону.

— Жалкие завистники, проклятые убийцы, — рыдал Фентрисс. Птицы исчезли.

Унеся с собой блестящую карьеру Амадея Второго.

— Блэк! — взвыл Фентрисс.

— Да, дружище? — откликнулся Блэк, глядя в унылое небо, которое совсем недавно скрывала зелень.

— Где твоя машина?

— Только что была здесь.

— Поехали!

Но поиски не дали результата. Одно дело — найти сбежавшую собаку или снять с телеграфного столба домашнюю кошку. И совсем другое — отыскать в неведомых кущах многобрачие вольных певуний весны, любительниц сладких зерен, да еще убедить их, что в клетке веселей, чем на ветке.

Но друзья все равно спешили от дома к дому, от сада к саду и, притаившись, ловили каждый звук. Стоило им на мгновение обрадоваться, заслышав отдаленное подобие «Аллилуйи» в пении иволги, как они вновь погружались в серые воробьиные сумерки безысходности.

После долгих скитаний по бесконечным лабиринтам улиц и скверов один из двоих, Блэк, решился закурить трубку и высказать свое предположение.

— Ты, случаем, не задумывался о временах года? — произнес он, скрывшись за облаком табачно го дыма.

— Что? О временах года? — взвился Фентрисс.

— Я вот о чем: в ту самую ночь, когда мы лишились и дерева, и певчих пташек… сдается мне, в ту самую ночь грянули первые осенние заморозки.

Фентрисс стукнул себя кулаком по лбу.

— Ты хочешь сказать…

— Твои пернатые музы в срок покинули свое пристанище. Наверное, их стая сейчас пролетает где-нибудь над Сальвадором.

— Если, конечно, это перелетные птицы.

— А у тебя есть сомнения?

Повисла еще одна мучительная пауза, и кулак Фентрисса снова молотом опустился на голову.

— Значит, я в полном дерьме!

— Вот-вот, — поддакнул Блэк.

— Дружище! — воззвал Фентрисс.

— Чем могу служить, сэр?

— Поехали домой.

Это был долгий год, это был краткий год, это был год, вобравший в себя и надежды, и приливы отчаяния, и порывы вдохновения, но Фентрисс про себя называл этот отрезок жизни «Повестью о двух городах»;[58] оставалось только узнать, где находится второй город!

Глупец, упрекал он себя, как же я не сообразил, не принял в расчет, что мои певуньи осенью будут стремиться на юг, а весной возвращаться на север, где опять зазвучит a capella[59] их слаженный хор.

— Ожидание сведет меня с ума, — жаловался он Блэку. — Да еще эти звонки…

Вот и сейчас в комнате дребезжал телефон. Фентрисс снял трубку и заговорил, словно с неразумным ребенком: