В Милуоки в стикбол не играют

– Господи, откуда я знал, что получу такой ответ? Как я говорю, Макклу уже полон подозрений, а когда он услышит об убийстве Киры, то очень настороженно отнесется к чужому человеку, пытающемуся войти с ним в контакт. Просто скажи ему, что я ненавижу коньяк, даже коньяк Иззи Три Ноги Вайнштейна. Он поймет.

Возмещение затрат

Казалось, мы просидели несколько часов молча, избегая встречаться взглядом. Я снял с рукавов пушинки, которых там не было, посмотрел на часы, которых не носил, поискал грязь под чистыми ногтями. Впервые в жизни мы испытывали неловкость, общаясь как дядя и племянник. Мы с Заком всегда составляли команду – двое мужчин, скроенных по одной мерке. Мы никогда даже не пытались это отрицать. Бедняга действительно был похож на меня и внешне и голосом, хотя Заку не хватало бруклинского говора. Еще у него не было острых углов его дяди и горьких уроков улицы. До сего дня я считал, что это к его же выгоде. Он был не таким подозрительным, мог иногда разглядеть солнце за облаками.

Я вспомнил, как, еще живя в Бруклине, выполнял для Ларри Фелда свое первое задание от страховой компании. Я позволил Заку – он тогда был еще совсем малышом, лет трех-четырех, – провести со мной целый день. Но в ту субботу работа была безопасной и легкой. Для Ларри Фелда всего-то нужно было заснять «Полароидом» потрескавшиеся тротуары и опасные перекрестки. Мы находились на Кингс-хайвей, когда Зак проголодался и сказал, что ему нужно пи-пи. Когда, поев, мы возвращались в машину, Зак потянул меня за руку и спросил:

– Зачем ты это делаешь, дядя Дилан?

– Что делаю, Зак?

– Почему у каждой витрины ты замедляешь шаг и разглядываешь свое лицо в стекле?

Он был абсолютно прав. Я действительно останавливался и пристально себя разглядывал, но никогда особо не задумывался почему.

– Не знаю, – насколько помню, ответил я. – Наверное, я приостанавливаюсь, чтобы дать другим людям пройти. Думаю, мне не нравится, когда кто-то подходит ко мне сзади слишком близко.

Он посмотрел на свою руку, зажатую в моей, и поднял на меня глаза:

– Ничего, что я так близко от тебя, дядя Дилан?

– Ты? Ну конечно, ничего, малыш. Ничего.

Конечно, милый детский лепет, но я не поэтому помнил этот разговор все прошедшие годы. В тот день я понял, что Зак способен заставить меня взглянуть на себя под таким углом и в такой момент, как я ни за что не додумался бы сделать. Словно он был частью меня, которая могла отделиться и показать мне в зеркале темные уголки, которых я избегал. И вот теперь он снова это делал – держал темное зеркало.

– Ты ждал, что я приду, да? – обратился я к Заку.

– Надеялся, дядя Дилан, а не ждал.

– Но в холодильнике у тебя мое любимое пиво.

– Оно и мое любимое. – Поколебавшись, он спросил: – Ты все еще злишься на меня?

– Я все еще зол на всех, от твоего отца до моего агента, от твоего деда до Макклу. Я родился злым, ты же знаешь. А ты – нет, Зак. Это одно из лучших различий между нами.

– Я, бывает, злюсь, здорово злюсь.

– Большая разница между «злиться» и «быть злым», – заметил я, – чертовски большая разница.

– Наверно, да.

– Сходи принеси нам по паре нашего любимого пива. Когда ты вернешься, нам надо будет кое-что друг другу объяснить.

Он рассказал первым. Про Киру и их краткий роман и о том, как они согласились, что лучше остаться друзьями. Воспоминание Зака о его первой встрече с Валенсией Джонс не отличалось от ее версии. Зак себя знал. Знал, что умеет поглощать печаль, а печали у Валенсии Джонс было предостаточно. И хотя колледж в Риверсборо считался бастионом не только гуманитарных наук, но и либерального мышления, Валенсия Джонс почти сразу же стала изгоем. Она была черной, внешне неэффектной, и как только сведения о ее отце разнеслись по кампусу, она превратилась в персону нон грата.

Этого моему племяннику оказалось достаточно. Зак не настолько влюбился в Валенсию Джонс, чтобы полностью проникнуться ее жизнью. Нет, они, конечно, достаточно нравились друг другу, вместе прошли через неловкости сексуальной неопытности и иногда ходили в кино. Зак был ее защитником, ее наперсником. Мне же при знакомстве с ней показалось, что в защитнике она нуждалась меньше, чем в наперснике. Их отношения начали охлаждаться, и, как это обычно бывает, они друг другу наскучили. В сэра рыцаря и деву, нуждающихся в помощи, играть можно только до тех пор, пока это не становится несколько утомительным. Идея жить вместе принадлежала Заку. Отойти и отпустить – это дается Клейнам, всем Клейнам, нелегко. Сначала Валенсия Джонс сопротивлялась, но потом подчинилась из чувства признательности. Даже Зак видел теперь, как подготовил почву для большого спада.

Перед самыми весенними каникулами Валенсия Джонс уговорила его отпустить ее. И Зак, хоть и поупрямившись, как подобает истинному Клейну, согласился на разрыв.

– Виноват был я, дядя Дилан.

– По опыту знаю, что решение об установлении или разрыве отношений принимают двое.

– Да я не об этом! – рявкнул он – Это из-за меня ее арестовали. Ее поездку в Сайклон-Ридж устроил я.

Я даже поперхнулся:

– Не понимаю.