В мире античных образов

Бунзен все же называет «Ипатию» «социальным романом». Это может быть принято только с весьма существенной оговоркой. Робкая социальная критика, имеющаяся в «Ипатии», направлена главным образом не против невежественного александрийского монашества, не против политики Кирилла, а против фарисейства современного Кингсли англиканского духовенства. Впрочем, и здесь Кингсли скоро утешился, и англиканская иерархия весьма скоро оказалась у него на пути к духовному выздоровлению.

И тем не менее истина может оказаться сильнее самого автора. Пусть роман Кингсли неглубок, пусть он односторонен и идеалистичен, — сами факты, изложенные в нем, вопиют и рассказывают вполне недвусмысленную повесть о том, как победившее христианство показало черты самой резкой религиозной нетерпимости, фанатизма и ненависти. Если знаменитые десять традиционных «языческих» гонений на христианскую церковь являются позднейшей тенденциозной выдумкой, благочестивой легендой церкви-победительницы, и трезвая историческая критика сводит эти гонения к весьма скромным размерам, то те гонения, которые устраивались христианской церковью на всех инакомыслящих, — вещь весьма реальная.

Эпоха падения древнего мира и торжества христианства очень бледно освещена художественным творчеством. Это и понятно. Еще так недавно эта область истории была под строгим табу — либо прямого запрещения, либо своеобразного буржуазного лицемерия. Кингсли, как типичный англичанин викторианской эпохи, не мог, конечно, раскрыть глубокого социального смысла того переворота, который отделяет древний мир от европейского средневековья. Его собственный социальный идеал находился где-то в созданных фантазией Карлейля блаженных средних веках, когда существовали якобы мирные и патриархальные отношения между работодателем и рабочим. Но он имел смелость взять сюжетом своего романа такой исторический эпизод, где самое елейное благочестие было бессильно обелить действия христианской иерархии, хотя сам Кингсли входил в ее ряды. Более того, и самые исторические факты, поскольку они доступны историку, изложены им в их подлинном виде.

И эти упрямые факты — слабость государственной власти, рост церковной тирании, погромные действия христианского святого, жуткая сцена умерщвления Ипатии — сами по себе таковы, что почти не требуют комментариев и до сих пор оказывают должное действие на всякого, кто ознакомится с ними. Сентиментализм Кингсли в изображении «подлинного» христианства, его христианские умонастроения в обрисовке созданных его художественной фантазией лиц объясняются его социальным положением и по своей некоторой наивности легко могут быть вскрыты при аналитическом отношении к роману и его автору.

Всякий исторический роман есть сложный результат двух слагаемых: во-первых, — эпохи, в которой жил автор, и его классового положения в ней, и, во-вторых, — эпохи, описываемой в романе. А в восприятии такого романа действует еще третий фактор — эпоха, к которой принадлежат сам читатель и общество, в котором он живет.

Именно наш советский современник обладает всеми данными для того, чтобы правильно оценить факты, изложенные Кингсли, отношение автора к ним и, что еще важнее, установить свое собственное отношение и к этим фактам, и к их сюжетной расстановке.