В мире безмолвия

Два баркаса, полные зрителей, сопровождали жертву к месту испытания. Второй баркас шел за первым на буксире; на нем находились и мы с Диди, озадаченные вниманием публики. Мы уже обсудили все мыслимые стороны предстоящего эксперимента; Диди перебрал и взвесил все, что только могло случиться, и был готов ко всему.

Все было предусмотрено заранее. Он должен был нырнуть на чистом, спокойном месте, неся на себе новехонький акваланг и пояс с грузом, и спускаться вдоль каната ногами вниз, избегая лишних движений, до наибольшей глубины, какую сможет перенести. Затем он отцепит груз, привяжет его к канату и поспешит наверх. Диди так переволновался в ходе приготовлений, что само погружение казалось ему уже чистой формальностью.

Наш буксир бросил якорь. Глубина двести сорок футов. Небо заволокло тучами, осенний ветерок нагнал мутные волны с белыми гребешками. В воздухе повисла промозглая сырость. Я должен был страховать Дюма и вошел в воду первым. Меня сразу же отнесло, и я с большим трудом пробился обратно к трапу. Настала очередь Диди. Капитан баркаса страшно волновался, видя, как человек покидает судно в такую погоду, и суетился вокруг, всячески стараясь помочь нам. Дюма отдал ему честь в благодарность за заботу и скрылся под водой. Его несколько беспокоила большая тяжесть груза. Уже погрузившись, он обнаружил, что при повороте головы влево происходит зажимание вдыхательного шланга, и вернулся. Я отплыл, чтобы поймать брошенный в воду канат с узлами, и чуть не захлебнулся еще до начала великого события. Дюма снова ушел под воду.

Я посмотрел вниз: Диди погрузился и плыл с помощью рук и ног против течения, в сторону каната. Вот он схватил его; из регулятора вырвались пузырьки воздуха — знак выдоха. Диди немного передохнул и стал быстро опускаться в мутную беспокойную воду, перехватываясь руками по канату.

Все еще тяжело дыша после возни на поверхности, я двинулся следом к своему посту на глубине ста футов. Голова у меня шла кругом. Диди не оглядывался; я видел только мелькание его рук и головы, сквозь бурую воду.

Вот как он сам описывает свое рекордное погружение:

"Освещение не меняет своего цвета, как это обычно бывает при волнении наверху. Я не могу ничего разобрать кругом: то ли близится уже закат, то ли глаза ослабли. Я достиг узла, отмечающего глубину в сто футов. Не ощущаю никакой слабости в теле, однако дышу тяжело. Проклятый канат висит не отвесно, он опускается наклонно в этот желтый суп, причем под все более острым углом. Хотя это меня и беспокоит, я чувствую себя превосходно. Мною овладевает чувство хмельной беззаботности. В ушах гудит, во рту стало горько. Течение покачивает меня, словно я хлебнул лишнего.

Забыты и Жак и все остальные там, наверху. Чувствую усталость в глазах. Продолжаю спускаться, пытаюсь думать о дне подо мной и не могу. Меня клонит ко сну, но при таком головокружении невозможно уснуть. Вокруг меня совсем темно. Я протягиваю руку за следующим узлом, но промахиваюсь. Ловлю узел и привязываю к этому месту свой груз.

Взлетаю вверх, словно пузырь. Освобожденный от груза, болтаюсь во все стороны, цепляясь за канат. Но вот хмель улетучивается. Я трезв и зол от сознания, что не достиг цели. Миную Жака и спешу дальше наверх. Мне сообщают, что я находился под водой семь минут".

Пояс Диди был привязан на глубине двухсот десяти футов. Пристав удостоверил этот факт. Ни один ныряльщик с автономным дыхательным аппаратом не достигал еще такой глубины; между тем Дюма был твердо убежден, что он спустился не ниже ста футов.

Опьянение Дюма объяснялось наркотическим действием азота. Это явление в физиологии ныряльщиков было за несколько лет до того изучено капитаном военно-морских сил США А. Р. Бенке. Мы в оккупированной Франции ничего не знали о его трудах. Мы назвали это явление l'ivrease des grandes profondeurs (опьянение или "отравление" большой глубиной).