Быстрое вращение планеты добавляло своей красоты в ночное колдовство. Звезды не медленно передвигались, как на Земле, они торопились, не шествовали друг за дружкой, а — казалось глазу — стремились обогнать одна другую. Силуэты созвездий менялись: расплывчатыми выплывали из-за горизонта, сжимались, становились четкими в зените, снова расплывались, рушась за горизонт. Пока я подошел к речке, небо стало другим.
«Оно еще раз изменит свой облик, когда я вернусь» думал я растроганно.
На долины и холмы лился серебристый свет, близкие предметы выступали отчетливо. Урания не имеет спутников, но ночи и без лун полны сияния. Повелитель Демонов хвалится, что при свете звезд свободно читает старинные книги. Правда, я и днем не видел Антона с книгами: он черпает свои знания из пленок, а не из книг. И, сотни раз ночью прогуливаясь, я ни разу не встречал Антона. И сейчас я был, наверно, один на всем обширном ночном просторе планеты. Я шел и шел — и никого не видел вокруг.
Я постоял у обрыва в реку. На воде передвигались сияющие жгуты: каждая звезда, поднимаясь на небо, торопилась прочертить след своего небесного пути. Я выбрал самую яркую звездную ниточку, любовался тем, как она менялась: расплывчатая, очень длинная — через всю реку, — она сжималась, все ярче сияла, пока звезда карабкалась вверх, а там, в зените, линия превращалась в пылающую точку; всю поверхность воды усеяли такие неподвижные, сверкающие точки среди сотен живых, меняющихся полос и жгутов. Я наслаждался водным отражением звезды, а когда она поползла с зенита вниз и точка снова растянулась в ниточку и, расплываясь и тускнея, превращалась в жгут, а потом в призрачную полосу, я оторвался от реки и пошел домой.
Впервые за много коротких ночей Урании, за долгие часы лабораторных бдений я крепко и сладко выспался — примитивным сном моих предков, не ведавших ни антиморфена, ни радиационных душей. И, проснувшись к концу следующего дня, я удовлетворенно сказал себе:
«Мне отпущено, по расчету, пять дней на жизнь и для завершения эксперимента. Процесс идет автоматически».
Процесс шел автоматически — это было единственно верно. Но не было пяти дней на жизнь и на завершение процесса. Меня с экрана вызвал Чарли. Еще никогда я не видел его столь расстроенным.
— Приходи ко мне, Чарли, — сказал я. — Поверь, мне нельзя оторваться от аппаратов.
— Оторвись! Когда ты у механизмов, с тобой не поговоришь.
На его двери горел красный глазок, запрещающий вход. Ко мне он относиться не мог. Я вошел не постучав. Чарли ходил по большому кабинету, как тигр в клетке. Он показал рукой на кресло, я присел на подоконник. Чарли раздраженно крикнул — совсем как Антон, даже голоса стали похожи, раздражение подавило все иронические интонации, столь обычные для Чарли:
— Слезай с подоконника! Скоро у тебя будет вдосталь времени любоваться Уранией, и необязательно из моего окна.
Я знал, что именно этого-то и не будет — времени для любования Уранией из какого-либо окна, ибо для меня всякое время кончится. Я сел в кресло. Чарли продолжал ходить и на ходу говорил:
— Проклятый Рой нанес-таки удар! Энергетики нажимают на него, он поддался. Он дает разрешение на доставку с Латоны сгущенной воды. Энергетики отменят ограничения пользования энергией.
— Ты это считаешь ударом?
— Да, и почти смертельным, если мы с тобой не восстанем. Условием для получения воды Рой поставил прекращение всяких форм трансформации времени. Ибо ему, видишь ли, неясно, как произошел сдвиг времени в обратную сторону. Он опасается, что и с новой цистерной сгущенной воды произойдет такая же катавасия. Он со всем своим земным изяществом так и выразился: какая-то катавасия!.. Удивительно точный язык для знаменитого космофизика!
— Но ведь и вправду точно не известно, каким образом волна обратного времени достигла энергосклада, — осторожно заметил я. Чарли я не мог показать, что знаю о причинах взрыва больше, чем он.
— Какое это имеет значение? В свой час допытаемся и до подробностей. Сегодня важно одно: такая волна была, ее генерировал Павел Ковальский, она вызвала взрыв. А Павла Ковальского больше нет, волны обратного времени никто не генерирует, опасностей для энергосклада, к тому же ныне отнесенного далеко от наших лабораторий, не существует. Я рисую ситуацию неправильно?
— Правильно рисуешь. Уверен, как и ты, что условий для новой катастрофы нет.
— Так почему, тысячу раз черт его подери, Рой Васильев отказывается это понять?
— Спроси у него самого.
— Уже спрашивал. Он притворяется дурачком. Он разводит руками — не физически, а фигурально, с эдакой наукообразной грацией: ситуация остается темной, а его мозговые извилины, дескать, не способны разобраться во всех тонкостях вашей хронистики.
— Так прямо и высказывается?