В мире фантастики и приключений. Выпуск 3. 1964 г.

— Я, право, затрудняюсь. Ммм… но мой сын и я… мы считаем, что она должна быть яркой… ммм… наполненной и…

— Чепуха.

— Что? — он испуганно отшатнулся.

— Чепуха, нет этого.

Мы замолчали.

— Наполненной… Яркой… — задумчиво повторил я, обращаясь больше к самому себе, чем к собеседнику, — трудностей много, а радостей… Ваш сын молод, конечно?

— Молод.

— И глуп. Передайте ему это. Если хотите, от моего имени.

— Я…

— Можете добавить, что в его годы пилот Антор не был умнее.

— Простите, ммм… Я не совсем понимаю.

— Не понимаете? Странно. Все очень просто!

Оло сорвало защелку с языка, и меня неожиданно понесло. Я говорил скорее автоматически, чем сознательно, сам удивленно слушая свой голос, словно все это произносил кто-то посторонний.

— Как ваше имя, мазор?

— Мэлт.

— Что здесь понимать, Мэлт? Нечего, совсем нечего! Наша жизнь красивой кажется со стороны! Только со стороны! Слышите?

— Ммм…

— Подумайте сами, и все станет ясно. Есть только две категории профессий. Профессии обыкновенных, трезво мыслящих людей, их большинство, и профессии мечтателей. Первые скромны, они не обманывают человека, а вторые… Вы хотите оло? Пейте.

— Нет, ммм… спасибо.

— А вторые, вроде нашей… их мало, но они, как назойливая реклама, зовут, требуют, влекут к себе всеми силами. А чем настойчивее предложение, тем обычно хуже товар, это закон, вы знаете. Так и в нашей жизни, космос оказался слишком удачной рекламой. Все мы в детстве о чем-то мечтаем. В большинстве своем мечты эти чисты, как горные снега, но, спускаясь в долины жизни, они тают, становятся серыми и, превратившись наконец в мутный, грязный поток, несут нас дальше по равнине, чтобы оставить где-то в стоячем болоте. Вот так, Мэлт! Но некоторые, не в меру набитые романтическими бреднями, мечтая о возвышенном и красивом, так и не замечают, что у них есть тело и желудок, о которых следует позаботиться в первую очередь. Я, к сожалению, Поздно понял это и вот шагаю теперь по стезе астролетчиков, которую не могу оставить, потому что не годен ни на что другое и потому, что… все-таки люблю свое дело!

Я проглотил вторую порцию оло, наслаждаясь ощущением, разливающегося внутри огня. Старик молчал, напряженно всматриваясь в мое лицо.

— Астролетчики! Вы понимаете, что это такое? Понимаете? Нет, не можете вы этого понять! Мечты служить обществу — бред! Чепуха! Каждый из нас торгует, кто чем может, получая взамен известное количество пищи, одежды, удовольствий. Один продает руки, другой — знания, третий — совесть, а мы, спустив однажды свои мечты оптом и подешевке, расплачиваемся последним, что у нас остается, — своими жизнями. И лишь слепой случай решает, когда эту жизнь взять, — сразу или, глумясь, оставить ее нам искалеченной. Устраивает вас такая участь сына?

Старик что-то хотел ответить и уже было открыл рот, но я жестом остановил его.

— А что мы за это получаем? Думаете, много? Жалкие гроши! Но не будем считать на деньги. Что же еще? Может быть, удовлетворение от своей работы, сознание величия совершенного дела? Так вы думаете?

— Ммм… я…

— Иллюзия! Велик только космос, а наши дела в нем обычны и так же мелочны, как мелочна сама наша церексианская жизнь. И может ли она стать возвышеннее от того, что заброшена за пределы планеты? Нет, мы несем в космос то, чем живем здесь. Вы думаете, семья? Но кому нужен мужчина, скитающийся за облаками, который может никогда не вернуться? Вот мы и прожигаем жизнь, когда есть деньги. А если их нет? Что мы делаем, когда их нет? Снова мечтаем… всего лишь о сытом желудке…

Я в упор посмотрел на собеседника и, заметив испуг на его лице, прекратил свои излияния.

— Вы сами вызвали меня на этот разговор. Простите, — я усмехнулся, — но такова правда… вы хотели ее знать.

— Н-н-наверное… спасибо.

Я коснулся его руки:

— Откуда вы меня знаете?

— Сын… мм… у него портреты всех астролетчиков и потом ежедневный вестник.

Я кивнул:

— О да. О нас пишут. Недавно двое погибли… Тоже писали. Вспомните наш разговор, когда прочтете такое же обо мне.

Старик отодвинул стул и поднялся. Я задержал его:

— Вот что, передайте привет вашему сыну и забудьте то, что я вам здесь наговорил. Наверное, я сгустил краски. Мечты и космос великолепны, мы просто не доросли еще до них, что-то здесь, на Церексе, у нас неблагополучно.

— Прощайте.

— Прощайте.

Он взял свои вещи и уже отошел от столика. Я окликнул его:

— Мэлт!

Он повернулся.

— Вы видели когда-нибудь бездну? Черную бездну и звезды? Одни звезды?

— Нет.

— Пусть ваш сын увидит. Это стоит жизни… Прощайте.

Старик ушел. Я остался за столиком один. Действие оло постепенно прекращалось, и из пелены тумана все отчетливее проступала обстановка дешевенького бара. Безвкусно размалеванные стены, низко нависший потолок, застывшие, словно маски, лица одурманенных людей и тягучие звуки однообразной музыки. Я почувствовал себя бесконечно одиноким. Даже этот старик меня покинул, а вместе с ним ушел и его сын, которого я никогда не видел, не знал и не узнаю. Я тяжело поднялся и вышел на улицу.