В мире фантастики и приключений. Выпуск 4. Эллинский секрет. 1966 г.

– Будешь мрачным! Соединиться, имея прогноз, что брак неудачен!.. Потом я сказал Жанне: ладно, пусть тридцать девять, да наши, в старину люди сходились при двух-трех сотых взаимного соответствия, ничего - жили!.. Она твердила, что мы друг другу быстро опротивеем, но я настаивал - пришлось ей уступить… Первые недели совместной жизни мы сдували друг с друга пушинки, во всем взаимно уступали, только бы не поссориться. Потом как-то остыли, и снова появился страх, не берут ли верх зловредные шестьдесят один процент над дорогими тридцатью девятью? Мы опять запросили Справочную. И что же? Взаимная наша пригодность составляла теперь семьдесят четыре процента!

– Ого!

– Да. Семьдесят четыре. Нам стало легче, но не очень. Ты напрасно улыбаешься. Пригоден я для Жанны или непригоден, но я не хочу ее терять. В день, когда была решена поездка на Ору, мы получили последнюю справку: наша взаимная пригодность достигла девяноста трех процентов - почти полное единение. Но и семь сотых лежат камнем на душе. Конечно, если бы я оставался на Земле…

– Все влюбленные глупы. Глядя на тебя, я радуюсь, что не влюблен.

– Это ругань, а не аргумент, Эли. - Андре уныло покачал головой. Я еле удержался от смеха, такое у него было лицо.

– Хорошо, послушай аргументы. Слыхал ли ты легенду о Филемоне и Бавкиде? Так вот, это была самая верная супружеская пара среди людей, и боги даровали им счастье умереть в один день, а после смерти превратили их в дуб и липу. Ромеро собрал все данные о Филемоне и Бавкиде и предложил Справочной просчитать их взаимное соответствие. Угадай, сколько получилось? Восемьдесят семь, на шесть сотых меньше, чем у тебя, чудак! Ты должен петь от радости, а не печалиться!

На это Андре не нашел возражений, и я добавил последний аргумент. Они, на Земле, чересчур уж подчинили машинному программированию все проявления жизни. Я понимаю, совершаемую на Земле гигантскую работу по управлению всеми планетами осуществлять без автоматов невозможно. Но зачем отдавать машинному управлению те области, где легко обойтись собственным чутьем и разумом?

Мы на других планетах действуем пока без Охранительниц и Справочных - и не погибаем!

А когда я влюблюсь, я постараюсь ласкать возлюбленную, не спрашивая о взаимной пригодности, - сила нашей любви будет мерилом соответствия. Поцелуи, одобренные машиной, меня не волнуют! Я не Ромеро с его увлеченностью стариной, но признаю, как и он, что многое у наших предков было разумнее: они не программировали свои влечения.

Андре фыркнул:

– А что ты знаешь о старине? Ты же невежествен в истории. Откуда ты взял, что наши предки не программировали общественной и личной жизни? А их обязательные социальные законы? Их правила поведения? Их так называемые нормы приличия? Разве все это не программа существования? Прошелся бы ты по любому из старых городов! Да там каждый шаг был до ужаса запрограммирован: переходи улицу лишь в специальных местах и лишь при зеленом свете, не задерживайся и не беги, боше тебя сохрани остановиться на мостовой, двигайся с правой стороны, а обгоняй слева - тысячи мельчайших регламентаций, давно нами забытых. А их еда на торжественных вечерах? Не то что программа - священный ритуал выпивок, закусок, чередования блюд и спичей! Я утверждаю противоположное тому, что говоришь ты: мы несравненно свободнее наших предков и наши машины безопасности и справочные лишь обеспечивают, а не стесняют нашу свободу. Вот так, мой неудачный машиноборец.

Мне трудно спорить с Андре. Он на доли секунды соображает быстрее меня и бессовестно этим пользуется. Он не дает времени подумать над возражениями.

– Мы отвлеклись от темы, - сказал я.

– Единственное, от чего мы отвлекаемся, - это от сна. Третий нас ночи, Эли. Я лягу на кровать, а ты пристраивайся на диване, ладно?

Он ушел, а я задержался на балконе.

Когда Орион повернулся над головой, я лег на диван и заказал Охранительнице музыку под настроение. Если бы Андре узнал, что я делаю, то закричал бы, что у меня нет вкуса и я не понимаю великих творений. Он обожает сильные словечки.

Что до меня, то я считаю изобретение синтетической музыки для индивидуального восприятия величайшим подвигом человеческого гения. Она лишь для тебя, другой бы ее не понял. И древние Бах с Бетховеном, и более поздние Семенченко с Кротгусом, и штукари-модернисты Шерстюк с Галсы творят для коллективного восприятия. Они подчиняют слушателя себе - хватают меня за шиворот и тащат, куда нужно им, а не мне. Иногда наши стремления совпадают, и тогда я испытываю наслаждение, но это не часто.

Индивидуальная музыка как раз та, какой мне в данный момент хочется. Андре обзывает ее физиологической, но почему я должен бояться физиологии? Пока я живу, во мне совершаются физиологические процессы, от этого никуда не денешься.

Вскоре зазвучала топкая мелодия. Я сам создавал ее, Охранительница лишь воспроизводила то, чего я жаждал.