В мире фантастики и приключений. Выпуск 5. Вахта «Арамиса». 1967 г.

– Может быть, вспомним старое, сыграем? - говорит Тони. - Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!

– Спасибо, - отвечаю я, - что-то не хочется. В следующий раз.

– Убери своих тараканов, - говорит Ли, - видеть их не могу!

Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо. Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лилли вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.

– Сиди, подлец! - кричит она мне.

Я снова сажусь.

Ее гнев быстро гаснет.

– Ладно, - говорит она, - все равно, пойдем!

– Может, не стоит, Ли? - тихо спрашиваю я.

– Согрей молоко, - обращается она к Тони. - Идем, Свен.

В кроватке - крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкoй.

– Смотри! - Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.

– Ну вот, - говорит Лилли, - теперь ты всё знаешь. Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.

– Пойдем, - говорит Лилли, - Тони ее покормит.

Я беру ее за руку:

– Лилли!

– Перестань! - Она резко выдергивает свою руку из моей. - Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?!

Мы возвращаемся в гостиную.

– Ты знаешь, - говорит Лилли, - я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.

Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда…

Возвращается Тони.

– Она уснула, - говорит он.

Лилли кивает головой.

Нам не о чем говорить. Вероятно, это потому, что мы все думаем об одном и том же.

– Ну, как ты съездил? - снова спрашивает Лилли.

– Хорошо, - отвечаю я, - было очень интересно,

– Будешь что-нибудь писать?

– Вероятно, буду.

Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.

Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.

– Лой?!

Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли. Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.

– Что случилось, Лой?!

Лой хохочет. Жирный живот колышется в такт под впалой, волосатой грудью.

– Потеха!

Он подходит к дивану и валится на него ничком.

Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.

– Потеха!… Макс… за неделю… за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет… В Центре такое веселье… Обезьяна!

Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!

– Лой! - Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок. Первый раз я слышу в ее голосе настоящую нежность. - Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются…

– Тараканы! - кричит Тони. - Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!

АЛЕКСАНДР ШАЛИМОВ КСАНТА, БУКА, ФОМА И Я

Я еще не очень стар, хотя, конечно, по иным временам, мне, пожалуй, пора бы и успокоиться… Я был мальчишкой, когда тут - в долине - бурились первые скважины. Готовые скважины запирали тяжелыми вентилями, а рядом вколачивали кол из неотесанной лиственницы и писали суриком на листе фанеры: “Осторожно, кипяток!”

Эти надписи я видел на выцветших фотографиях в альбоме отца: пустынная долина с редколесной тайгой, коричневато-пепельные склоны Камбального, буровые вышки, трубы, втиснутые руками геологов в камчатскую землю. Когда вентили чуть приоткрывали, трубы фонтанировали кипятком. Горячие ручьи стекали по затоптанному мху в сизоватую пенистую Паужетку…

Отец в молодости разведывал Паужетское месторождение природного пара, а потом строил первую на этой земле геотермальную электростанцию. Сначала она была совсем маленькой: давала ток нескольким консервным заводам. А потом разрослась. Помню, ее называли гигантом дальневосточной энергетики. Как давно это было? Давно и недавно. Всего - век человеческий…

А впрочем, что такое человеческий век? В дни моей юности - на круг - семьдесят лет. А теперь… Когда мне исполнилось сто двадцать, врачи не позволили ехать в Гренландию. Но я всю жизнь отдал Крайнему Северу и Югу. И, черт меня побери, я не хотел сдаваться. Я не мог вообразить себя без работы. Она была необходима мне как воздух, - настоящая работа, рука об руку с крепкими людьми; суровые ветры, льды и долгие-ночи с радугами полярных сияний. Выйдешь из теплого домика в ночь и слушаешь тишину льдов.

А она особенная, эта тишина. Звенит в ней что-то далекое, томительное, волнующее, как ожидание вечной новизны. И пьешь морозный воздух, чистый, как прозрачный родник, обжигающе холодный, живительный.

С каждым глотком сил прибывает. Разве можно человеку без этого?