– Хорошо, даю вам слово, что я не расскажу никому, ни единой живой душе, - ответил он наконец. - Слушаю вас.
– Я человек, - сказал Броун и остановился, глядя Пирксу в глаза, словно хотел проверить, какой эффект произведут эти слова.
Но Пиркс, полуприкрыв веки и опершись затылком о стену, выложенную белым пенопластом, не пошевельнулся.
– Я говорю это потому, что хочу вам помочь, - снова заговорил Броун, будто произнося заранее обдуманную речь. - Когда я предлагал свои услуги, я не знал, о чем идет речь. Таких, как я, было, наверно, много, но нас принимали по отдельности, чтобы мы не могли познакомиться и даже увидеть друг друга. О том, что мне, собственно, предстоит, я узнал, лишь когда был окончательно выбран, после всех полетов, проб и тестов. Мне пришлось тогда обещать, что я абсолютно ничего не расскажу. У меня есть девушка, мы хотим пожениться, но были финансовые трудности, а эта работа меня просто необыкновенно устраивала, потому что мне дали сразу восемь тысяч, а другие восемь я должен получить по возвращении из рейса, независимо от его результатов. Я вам все рассказываю, как было, чтобы вы знали, что я в этом деле чист. Правду говоря, я сначала не осознал, какая ставка будет в этой игре. Диковинный эксперимент, только и всего - так я вначале думал. А потом мне это начало все меньше нравиться. В конце концов, должна же быть какая-то элементарная общечеловеческая солидарность. Что же мне, молчать вопреки интересам людей? Я решил, что не имею права. Разве вы не так думаете?
Пиркс продолжал молчать, поэтому Броун вновь заговорил, но менее уверенно:
– Из этой четверки я не знаю никого. Нас все время держали порознь. У каждого была отдельная комната, отдельная ванная, свой гимнастический зал, мы не встречались даже во время еды, только последние три дня перед выездом в Европу нам разрешили есть вместе. Поэтому я не могу вам сказать, который из них человек, а который нет. Ничего определенного я не знаю. Однако подозреваю…
– Минуточку, - прервал его Пиркс. - Почему на мой вопрос насчет бога вы ответили, что размышления на эту тему не входят в ваши обязанности?
Броун поерзал на стуле, шевельнул ногой и, глядя на носок ботинка, которым чертил по полу, тихо ответил:
– Потому что я уже тогда решил вам все рассказать и… знаете, как это бывает: на воре шапка горит. Я боялся, как бы Мак-Гирр не догадался ненароком о моем решении. Поэтому, когда вы меня спросили, я ответил так, чтобы ему показалось, будто я намерен торжественно хранить тайну и наверняка не помогу вам разгадать, кем я в действительности являюсь.
– Значит, вы нарочно так отвечали, из-за присутствия Мак-Гирра?
– Да.
– А вы верите в бога?
– Верю.
– И думали, что робот не должен верить?
– Ну да.
– И что, если б вы сказали «верю», было бы легче догадаться, кто вы на самом деле?
– Да. Именно так и было.
– Но ведь и робот может верить в бога, - помолчав, сказал Пиркс небрежно, словно мимоходом, так что Броун даже глаза вытаращил.
– Как вы сказали?
– А вы считаете, что это невозможно?
– Никогда мне это в голову не пришло бы.
– Ладно, пока хватит. Это - сейчас, по крайней мере, - не имеет значения. Вы говорили о каких-то своих подозрениях…
– Да. Мне кажется, что этот темный… Барнс - не человек.
– Почему вам так кажется?
– Это все мелочи, почти неуловимые, но в сумме они что-то дают… Прежде всего - когда он сидит или стоит, он совсем не шевелится. Как статуя. А вы же знаете, ни один человек не может долго находиться в совершенно неизменной позе. Когда ему становится неудобно, нога затечет, он невольно пошевелится, переступит с ноги на ногу, проведет рукой по лицу, а Барнс прямо застывает.
– Всегда?
– Нет. Вот именно - не всегда. Это мне и показалось особенно подозрительным.
– Почему?
– Я вот думаю, что он делает эти незаметные, словно бы невольные движения, когда специально о них думает, а как забудет - так застывает. А у нас-то как раз наоборот: мы именно должны сосредоточиться, чтобы какое-то время сохранять неподвижность.
– В этом что-то есть. Что еще?
– Он все ест.
– Как это «все»?
– Все что дают. Ему абсолютно все равно. Я это уже много раз подмечал: и во время путешествия, когда мы летели через Атлантику, и еще в Штатах, и в ресторане на аэродроме - он совершенно равнодушно ест все что подадут, а ведь у каждого человека обычно есть какие-то вкусы, чего-то он не любит.
– Это не доказательство.
– О нет, безусловно, нет. Но вместе с первым, знаете ли… И потом еще одно.
– Ну?
– Он не пишет писем. В этом я уже не на все сто процентов уверен, но я, например, сам видел, как Бартон опускал письмо в почтовый ящик.
– А вам разрешается писать письма?
– Нет.
– Я вижу, вы тщательно соблюдаете условия договора, - проворчал Пиркс. Он выпрямился на койке и, придвинув лицо к лицу Броуна, неторопливо спросил: - Почему вы нарушили данное вами слово?
– Как? Что вы сказали?! Командор!
– Вы же дали слово, что сохраните свою подлинную сущность в тайне.
– А! Да. Я дал слово. Однако я полагаю, что существуют такие ситуации, когда человек не только имеет право, но даже обязан так поступить.
– Например?