В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн. 1971 г.

Во всяком случае - проштудируйте- тогдашние газеты, - нигде ни слова о том, чему мы были свидетелями, о необыкновенном случае на Можайской. А ведь любой репортер "Петербургской газеты" или "Биржевки" жизнь бы отдал за такое сенсационное сообщение… Значит - не знали!

Вот так-то, друзья… Тысячи раз в дальнейшей своей жизни я - он пусть сам за себя говорит! - жалел я, что действие эн-два-о было таким кратким, что оно никогда больше не возобновлялось, что… Всё бы, конечно, сложилось иначе в наших жизнях, если бы… Ну, да и за то, что он нам тогда дал, спасибо этому удивительному бородачу… Не так ли, Сладкопевцев?

ВОЙНУ ОБЪЯВЛЯТЬ НЕТ НАДОБНОСТИ

Я начинаю войну, а затем нахожу ученых

правоведов, которые доказывают, что я

сделал это по праву.

Фридрих II

Ну что же, пора закругляться (странное какое выражение, - вы не находите?..).

Когда наутро я вошел в свою комнату, Шишкин преспокойно пил чай с земляничным пирогом от Иванова. На минуту мне захотелось вытянуться перед ним и попросить разрешения сесть, - так мал и ничтожен показался я себе в сравнении с ним. Он не слишком усердствовал, чтобы восстановить меж нами равенство.

– Ну, видел? - снисходительно поинтересовался он. - Понимаешь, какая сила в моих руках? Бертольд Шварц или Альфред Нобель… да они щенки рядом со мной. Сообрази, голубчик, - до этого он никогда не звал меня голубчиком, - если некто, в секрете, наладит производство этой субстанции. Наладит в промышленных масштабах… Где тогда будут пределы его власти над миром?.. Не веришь?

Какое там - не верить! Теперь я верил каждому его слову: холод ходуном ходил у меня между лопаток. Ведь на самом деле - в его маленькие индусские руки попала чудовищно большая потенциальная власть. А кто он такой, чтобы ею распорядиться? Что мы знаем о нем? Что, кроме исключительной одаренности ученого, таится за его невысоким смугловатым лбом? Какие нравственные законы значимы для него, и к каким из них он ра внодушен? Что же хочет он извлечь из своего открытия? Стать новым Прометеем? Одарить человечество великой силой, силой правды?

Ничего подобного! Он, кривясь, мечтает о том, как бы унести свой клад в темное место, как собака тащит найденную кость в конуру. "Соблюдая тайну, наладить производство…" Тайна, патент, собственность, что в конце всего этого? Богатство! Великое богатство. Власть! Чья? Его!

Говорю вам это и думаю: кто это говорит? Это - членкор Коробов, убеленный сединами, не Павлик Коробов, не студенттехнолог одиннадцатого года… Членкор хорошо знает, что к чему: выучили за долгие годы. А Павлик?.. Да мне даже и не вообразить теперь, что он думал и чувствовал в то время…

Меня охватило смятение, пожалуй даже и страх… неприязнь к нему… Мы вот с ним тогда Маркса-Энгельса не читали, что говорить… Не в пример другим своим коллегам - не читали! Герберта Уэллса - почитывали. "Человека-невидимку" я считал гениальным памфлетом, ясно видел по судьбе несчастного Гриффина, что "гений и злодейство суть вещи великолепно совместимые"… Ну, а коли так, - чего это я из себя выхожу? Человек, добыв из собственного черепа самородок золота, хочет поступить с ним себе на утеху… Так в едь все кругом - Цеппелины и Райты, Маркони и Эдисоны разве они иначе поступают? Может быть, Шишкин этот потом тоже какой-нибудь там Шишкинианский университет на свои деньги, как Карнеги, откроет…

Не переоцениваю ли я благородство своих эмоций?

Говоря начистоту, я не только и не столько в этаком "мировом плане" оробел. Я испугался проще, лично.., Вот он нас всех свел с ума, а сам? Ведь похоже, что он-то остался "трезвым". Значит, у него было противоядие? Но тогда он обманул меня… Зачем?

Стоило ему теперь захотеть, насмотревшись и наслушавшись всякого за те четверть часа или полчаса, что мы не владели собою, он мог превратить наши существования в совершенный кошмар.

Да… Я не хотел попасть в лапы преуспевающего Гриффина, но мне - да и всем нам - претила бы и роль Уэллсова доктора Кемпа, мещанина, во имя своего мещанского покоя осудившего голого и беззащитного гения на смерть.

Да, Гриффины были угрозой, но Кемпы были вечными филистерами. А из этих двух репутаций для каждого из нас наиболее отвратительной была вторая… Доводись, случись чтолибо страшное, никто из нас не сможет встать, пойти куда-то, забить тревогу и в каком-то смысле выдать своего товарища. И проклятый Венцеслао отлично учитывал это.

Он возлежал на моем диванчике, курил черт его знает какие папиросы, укрепленные вместо мундштуков на соломинках, и говорил со мной топом доверительно-откровенным. Но что он говорил?!