В мире фантастики и приключений. Выпуск 9. Белый камень Эрдени. 1982 г.

– Ну что прикажете?… Нет, голуба,- это Семен Семенович уже обратился ко мне,- решительно говорю вам и в последний раз: приберите отсюда ваших, так сказать, бессмертных амеб. Поймите меня правильно и не заставляйте принимать крайних мер. - Семен Семенович перекачивался с пяток на носки, засунув руки в карманы халата. - В противном случае я все же вынужден буду приказать лаборантке вылить содержимое ваших чашечек куда следует. - И он дернул за воображаемую цепочку. И двинулся на меня. - Нет, ну что это - ахинея какая-то. Ведь взрослый человек. Будь я вашим отцом, взял бы ремешок - ей-ей-же… Сами же потом благодарить будете… Сказать кому так… - Он похлопал себя платком по лбу, примирительно посмотрел на меня своими кроличьими глазами с кровинкой на белке. - Ну что вы, голуба? - Он подошел вплотную, взял меня за пуговицу халата.-Да-с!! Сама идея архинелепа. Человечеству и так угрожает перенаселение. Оно растет в два раза быстрее, чем продукты питания. Так что же вы хотите, множить голодные рты в несусветной прогрессии? Неразумно! Преступно! - Он нежно крутил мою пуговицу, и она уже начала поддаваться его усилиям. - Бессмертие, будь оно трижды достижимо,-скажу вам: преступление перед родом человеческим.-Он отпустил пуговицу, чуть отодвинулся от ме- ня, поднял палец:-Пре-сту-пле-ни-е! И никто вам не скажет спасибо! Разумеется, войны не выход. И мы за мир, нам ненавистна и фашистская евгеника и эвтаназия-убиение, так сказать, неполноценных. Но и противоположное абсурдно-две крайности сходятся. Вот что подсказывает нам диалектика… А? Что вы сказали?

– Ничего…

– А смена поколений? Диалектическое отрицание отрицания?

Я, кажется, слишком иронично посмотрел на Семена Семеновича. Он поежился.

– Смена поколений не отменяется. Просто никто не будет умирать, а поколения будут…

Семен Семенович замахал на меня руками:

– Нет, голуба, тысячу раз нет. Старость по-своему прекрасна и не обременительна для человека. Приходит мудрость, покой души, сознание исполненного долга. Со старостью бороться не следует. Это закономерный процесс, он логичен, он необходим человеку… А ваша позиция-чистейшей воды метафизика и идеализм, если не оказать жестче… И в своей лаборатории я не позволю заниматься этой, с позволения сказать, чертовщиной. Так что уж будьте любезны… - И как бы покончив со мной, он повернулся к Констанце, улыбаясь.

Он ушел, а я бросился к микроскопу: все было legi artis [По всем правилам искусства (лаг.).] - амеба опять сверкала, как драгоценность,- продолжала свою вечную жизнь. Оторвавшись, я мельком взглянул на Констанцу. Она смотрела на меня с каким-то оскорбительным сочувствием и почти с нежностью: как смотрят на дефективных детей-но не матери, а посторонние тети.

– Вы тоже думаете, что я потом благодарить буду?

– Не знаю,- как-то странно закашлялась она, будто поперхнулась смехом. - Смешной вы: не умеете вы ладить с людьми.

– Зато вы умеете,-отыгрался я.

– А что здесь преступного?… Ведь много ли человеку надо? Пару ласковых слов…

– Для любого - ласковые?

– Почему бы и нет. Люди есть люди. Скажи иному, что он хорошо выглядит,- у него на весь день прекрасное настроение; цветет, как маков цвет, и как будто похорошел… и подобрел…

– Нет. Не умею.

– А вы, Вадим Алексеевич, донкихот.

– Это плохо?

– Ну отчего же,- я ничего не имею против донкихотов… Но все же обидно, когда они сражаются с ветряными мельницами.

– Но из меня, надеюсь, вы вить веревки не собираетесь?

– Не собираюсь. - Она вздохнула и как-то сникла, погрустнела.-Хотите, я дам вам один дельный совет?

Нет, не надо. Совета мне как раз не надо.

Все-таки я иногда лучше думаю о людях, чем они есть.

Я не придал значения угрозе Семена Семеновича. На следующий день в чашечках Петри уже не плавали мои амебы, да и самих чашечек не было.

Вытирая полотенцем руки, вошла Констанца.

– Вы? - спросила она, будто не видела, что это - я.

– Чего изволите - бу-ет с-елано? - спросил я.

– Идемте. - Она жестко мотнула головой.

Я все же пошел за ней.

На заднем дворе она отвинтила герметическую крышку старого списанногo автоклава. На дне аккуратно были сложены чашечки Петри.

– Возьмите ваших амеб. - Плотно сжала губы и отвернулась.

Это было, наверно, не нужно, но я решил пойти к Володе Зайцеву. Он появился только к концу дня. Он пожал мне руку, как всегда резко оторвав ладонь, будто обжегся. Смотрел на меня прозрачными глазами. Нетерпеливо сопел. Я молчал. Шея его покраснела.

– Жаловаться пришел? Ну так - это с моего согласия.

– Понятно.

– В конце концов, если тебя занимают твои бессмертные проблемы,- есть институты геронтологии. А мы - вете-ри-на-ри-я. И на большее не претендуем.

– Ты прав. Спасибо.

Я-то, да и он, прекрасно знал, что там тоже, в институтах геронтологии, в планах нет таких тем… Да меня туда никто и не звал…

Я махнул рукой и ушел.

Я пошел на берег залива. Меня трясло. Еще один щелчок по носу. Сколько их было, сколько их будет?

Море бормотало невнятно. На волнах качались чайки.