В мире фантастики и приключений. Выпуск 9. Белый камень Эрдени. 1982 г.

Он дотянулся через стол, взял ее руку:

– Спасибо. Ты сделала то, что… Я бы, может быть, убил его!… Но я не умею убивать. Я действительно, черт возьми, князь Мышкин, будь он неладен. Теперь задачка- перепрыгнуть через пропасть в пять лет.

– Ты просто помолодел. Разве это плохо? Никогда не влюблялась в своих сверстников. Ты теперь даже чуть моложе меня… Ну, не унывай… Димушка.

– Тебе завтра на работу рано?

– Иди умойся - в ванную. Я постелю. Да?

– Да.

Когда он вошел в спальню, она уже постелила ему и себе-на двух рядом стоящих кроватях-впрочем, она их несколько раздвинула, так что между постелями образовалась некая "нейтральная полоса".

– Ложись, я умоюсь.

Она выключила свет, и широкое окно вместе с прозрачной занавеской откачнулось в уличную темноту, а на улице посветлело. Сквозь шевелящиеся ветви сосны в комнату проглянули звезды. Как здорово было лежать в чистейших крахмальных простынях и, оказывается, на собственной кровати! Черт возьми, как хорошо, что он вернулся оттуда! А она ждала его, как ждут жены убитых на войне…

– Неужели… надо…

"Кто это сказал?"

– Неужели надо умереть?…

– …надо

– …умереть…

"Что это?…"

– …чтобы что-то понять?… Констанца стояла в халатике.

– Кто это сказал-ды или кто-то из нас?

– Ей-богу, не пойму. По-моему, это сказал я.

– По-моему - я.

Она скользнула дымным призраком и растворилась y себя в постели. Рядом! Уже совсем своя и непозволительно недоступная. Он смотрел в потолок, на сомнамбулические колыхания световой сетки.

Она тоже смотрела в потолок.

"Чудак,- думала она о нем,- теперь ты будешь думать, что ты еще не созрел для нашей любви и будешь бояться опошлить… Чудаки эти мужчины и слюнтяи. Что с того, что я буду немножко недоступной в эту первую ночь - как тогда. Так это только так - для порядка". Он потянул ее за руку, стал целовать пальцы.

Она сказала:

– Не надо… сегодня…

И он остановился, хотя оставил ее руку в своей.

А она сказала про себя: "Ну, глупый, чего же ты так легко сдался?" Она пожала его руку,- он понял это пожатие как прощение и бережно положил кисть руки ее на одеяло.

Она лежала не шевелясь. Смотрела в потолок. Он смотрел на ее лицо, на которое наплывала световая рябь.

Только он хотел спросить, почему она не спит,- зазвонил телефон - прерывисто и часто: междугородная.

– Кто-то не туда попал,- сказала она и, накинув халат, выбежала в коридорчик. Оттуда она позвала удивленно:

– Дим. Тебя.

– Меня? - Он очень удивился, подумал: "Может быть, Лика, хотя - междугородная, кто же?"

– Мы вас слишком побеспокоим,-услышал он сквозь шип и гуд усиленный микрофоном далекий голос. - У вас ночь. С вами говорят из редакции американского журнала "Лайф". Нам доподлинно стало известно о вашем уникальном эксперименте… Если вы не возражаете и если это не секрет, мы хотели бы услышать из ваших уст некоторые подробности…

– Я вас не понял. О каком эксперименте вы говорите?

– Воскресение, как это сказать,- из пластинки.

– Это ошибка. Вас ввели в заблуждение.

– О… мистер Алексееф, не разочаровывайте нас… Вы есть отличный материал…

– К сожалению, я не понимаю, о чем вы… Я просто был в космическом полете вокруг Солнца, о чем пока…

– Да, да. Ну это нас не заинтересует. Желаем вам всего наилючьшего. - И телефон разочарованно запикал.

Вслед за этим последовали вызовы из Франции, Бельгии, Англии, Японии, позвонили из АПН. Агентства печати хотели знать подробности. И всех их пришлось отбрить.

– Но, Ки, откуда они узнали? И что я здесь? И вообще обо всем этом?

– Ты так на меня смотришь… Я могу подумать, что ты подозреваешь меня?

– Да нет,- сказал Дим как-то неуверенно, и опять какая-то странная мысль шевельнулась в нем.

Она смотрела в потолок, ждала, сердилась.

Он тоже смотрел в потолок - сердился на нее, на себя, на свою неуверенность, на свое неумение понять ее и поверить ей или.

Или…

Она уснула с капризным недоумением на лице - в темноте он уже пригляделся к ней,- но вскоре на лице ее забродили какие-то другие чувства, что-то она видела во сне.

А он так и не уснул. Уже сочилась молочная розоватость утра. Комната наполнялась светом, сосновые ветви заголубели. Он встал и как был, в трусах, подошел к книжным полкам. Между стопок книг были просветы, и там, в этих просветах, торчали причудливые коренья. Он пригляделся, угадывая лешего, Бабу-Ягу, раненого оленя, Дон Кихота. Под иными были подписи: "Буря", "Саломея", "Венера Пещерская".

Он представил, как она ходила по лесу - молодая ведьма (ведунья, подумал он) - и все эти лесные чуда глядели на нее и обступали со всех сторон. И она умела видеть их и разговаривать с ними. И это было там - в Пещерах.

Он прошел в комнату, где спали дети.

Мальчишки посапывали в двух деревянных кроватках.

Один во сне подергивал себя за хохолок, другой лежал калачиком, прижав колени к подбородку. И вдруг тот, что дергал себя за хохолок, открыл глаза и, совсем не удивившись стоящему над ним дяде, спросил:

– Ты кто?

– Твой папа.

– Отец?

– Ну да.

– Я сейчас тебя видел… Мама говорила о тебе, и я тебя каждую ночь видел.

Мальчик потормошил брата:

– Лех, а Лех.

Тот пробудился. Сел опешив - растерянный и розовый, протер глаза.