В миру

– Теперь насилие шьют над сторожем – я ему весло дюралевое о башку слегка погнул. Но травмы у него так себе, не как у тебя, полегче. А тебе похоже в жбан трактор въехал. Здорово ты покоцаный!

Виктор опять приложил полотенце к моей голове:

– Ты тряпицу-то держи, не отрывай. Ну ладно, травмы сторожу. Это я понимаю, это базара нет. Но вот за что я в непонятии, так это за угон транспорта. Ты, прикинь, я лодку одолжил, а они считают что это угон. А ведь она даже без мотора!

Тут я расхохотался, до того все было нелепо! И как сюда попал Виктор, и как сюда попал я.

– Ага, и браконьерство еще, – как ни в чем не бывало продолжал мой товарищ. Но это штраф. А вот угон и сторож – это я приплыл. Поел рыбки. Теперь лет пять только мойвой питаться буду. В жидком супчике – рататуйчике.

Виктор горестно вздохнул и, наконец-то, замолчал.

Но долго этот человек унывать не мог и вскоре завозился, засуетился, засопел и запыхтел, как бы собираясь для себя что-то важное прояснить. Наконец, спросил:

– Ты это, братан, я понимаю, че почем – хоккей с мячом, о делюге, как говорится, ни слова, но сам-то поделись бедою – как сюда заехал, праздновать что ли продолжил?

– Продолжил, – вздохнул я, соображая, о какой части своих похождений рассказать без утайки. – Когда ты на рыбалку собирался, я на пляже похмелиться решил.

Я вкратце поведал, опуская многие подробности, что случилось на пляже.

– Ну ты и жук! – Виктор аж сиял, настолько ему понравилась моя история. – Сам набарагозил, и сам же не при делах. А менты расчухали, что «этот гусь – я ебанусь!» и под замок тебя. Только вот кажется мне, братан, что не все ты рассказал. Я наших мусоров знаю. Они же тут так, для виду. А по жизни они "кукурузу охраняют". Что деньги у тебя выкосили – поверю, а чтобы после этого тебя в дежурку везти – нет. Скрываешь ты что-то.

– Виктор, братан, ты ж сам сказал – о делюге ни слова? Давай я тебе потом расскажу? – Предложил я. И понял, что Виктор меня прокупил.

Впрочем, вида Виктор не подал.

– А на дальних нарах кто лежит, – спросил я, чтобы сменить тему.

– Это Любка, местный гребень городской, – охотно откликнулся Виктор. – Эй, Любка?! Что молчишь, шлюха местная, всем известная? Стыдно, узор парашный?

– Какая Любка, какой гребень? – не понял я.

– Обыкновенный, ёпта, петушиный.

Я не понял.

– Почему Любка? Женщина? В мужской камере?

– Если бы женщина! – Воскликнул Виктор. – А это существо мужского пола. Только дырявое. Говорю тебе – додик петушиный!

Я все равно не понимал. Виктор заметив это, ещё раз осмотрел мне голову, забрал полотенце, и пошел к умывальнику:

– Вот, дожил я до седых волос, а не думал, что с таким ушлепком под одной крышей ночевать придется. Я – краса и гордость родного края, и это недоразумение – бубнил он, смачивая под краном полотенце.

А мне становилось хреново.

– Думаешь, я гоню? – Виктор решил, что я ему не верю. – Любка, шваль, вставай! – Он подскочил к лежанке и рывком сдернул спящего на пол.

Человек, которого Виктор называл Любкой, таращил со сна осоловелые глаза и вертелся ужом на полу, пытаясь укрыться от пинков. Наконец, улучив момент, он извернулся и на карачках засеменил под нары. Увесистый пинок поддал ему ускорения и он исчез полностью. А Виктор скакал по камере на одной ноге, поджимая другую.

– Ногу себе об его гудок отбил, – разорялся он. – Срака твердая как бетон, в мозолях вся. Наверное, палец сломал. Я тебе, овца с яйцами, за палец за свой, за жиганский, вообще вешало здесь устрою натуральное. Ты у меня отсюда фаршем выломишься.

Виктор еще поразорялся, и успокоился.

Мы закурили. Виктор, по своей деятельной привычке, не мог долго унывать. Прикончив в несколько отрывистых, длинных как в последний раз затяжек, сигарету он опять заговорил:

– Любасик-то наш сюда, по гомосечеству и загремел. Поддал на городском празднике, это когда мы с тобой у автобазы керосинили, у них праздник был, и давай судебного пристава, тоже бухого, ну он в штатском был – за жопу мацать. Тот сначала не понял, а потом, такой кипеш, говорят, устроил! Ему, – да ты мол уймись, епта, – это дурачок наш местный, дай ему в нос, ёж-мнешь, и все дела. Прекрасный, кстати совет дали. Но пристав совета не послушал, и настоял, чтобы Любку закрыли, как за хулиганство. Любка-то у нас теперь хулиган. Да, Любка? Что молчишь, хулиган очковый?

Я встал и прошелся по камере. Под нарами что-то шебуршалось. Виктор продолжал разоряться:

– За хулиганство его приняли… Ишь ты! А вот раньше статья была за за то, что гребневой. А сейчас гуманизм, пихать меня в сад! Нет, я конечно пристава не выгораживаю – мент есть мент. Как говорится: хорошие менты лежат в хороших гробах, а плохие в плохих… Но ты мне скажи, братан ты мой космический, это что за власть такая, что к ней может любой педро прикопаться, и ему за это ничего не будет?! В чем тогда прикол? Честным людям, типа нас с тобой, продыху нет, а мокрицы, типа Любки, копошатся у всех на виду.