В мое время

Я хорошо знал Сашу Галича и не раз слушал его, но сейчас не уверен, была ли уже тогда его песня “Право на отдых” или она появилась позднее, и я в связи с ней вспомнил о том своем посещении. Нет, здесь никто не вязал при мне веники, здесь женщины вязали или плели сети. То ли это были рыболовецкие сети, то ли волейбольные сетки, а может быть, гамаки.

Но мне сразу бросилось в глаза, что эти люди не общаются между собой, не обращают друг на друга внимания, а каждый существует сам по себе. И я тоже счел нужным не выказывать к ним интереса. Я шел по главной, кольцевой аллее, а вокруг текла своя жизнь. Чуть сбоку полноватый, интеллигентного вида человек в очках, этакий бухгалтер, рыл траншею. Он углубился уже по грудь, – видимо, это был окоп в полный профиль. Он размеренно и очень аккуратно выбрасывал грунт большой штыковой лопатой.

Вдруг я услышал легкое движение за спиной и слегка посторонился. Меня обогнал, даже чуть задев, человек, продвигающийся широкими прыжками. Руки его были раскинуты в стороны и производили плавные взмахи, – очевидно, он считал их крыльями, а себя – птицей. Он тоже не замечал остальных, а те – его.

Тут я подошел к двухэтажному деревянному коттеджу и увидел на крыльце своего друга.

– Привет! – сказал я. – Ну как ты?

– Нормально, – отвечал он. – Я хочу познакомить тебя со своим врачом.

Мы вошли внутрь, там сидела за столиком миловидная и довольно молодая женщина.

– Вот, – он обратился к ней по имени-отчеству, – и продолжил несколько высокопарным тоном: – познакомьтесь, пожалуйста. Это мой ближайший друг и любимый соавтор…

Она глянула быстрым оценивающим взглядом. Ведь она привыкла, что ее собеседники называют себя кем угодно.

– Скоро мы выпишем вашего товарища, – произнесла она серьезно.

Мы пошли – пройтись. Тут я вспомнил, что принес ему передачу, и вынул из кармана толстую плитку английского шоколада. Дело в том, что недавно в Сокольниках была Национальная выставка Великобритании, и кое-какие продукты и товары после нее продавались. (Когда же это было? Бернес был еще жив, а ведь он умер в августе шестьдесят девятого.)

Мой друг мигом сорвал с плитки обертку и фольгу и съел шоколад в полминуты, никак о нем не отозвавшись.

Мы шли по боковой дорожке. За кустами играли в волейбол. Была настоящая площадка, натянутая сетка, в каждой команде по шесть игроков. Но они не были командой. Они не следили за мячом, а словно специально отвлекались, глазели по сторонам. Вот один произвел подачу, но мяч улетел далеко вбок. Другой, из противоположной шестерки, безропотно пошел за ним, отыскал, принес и подал таким же образом. Остальные стояли совершенно безучастно. Мой друг зрелищем тоже не заинтересовался.

– Пойдем, я тебя провожу, – предложил он.

Мы, но с другой стороны, прошли мимо женщин, плетущих сети, опять я увидел человека-птицу, но он теперь двигался нам навстречу. А интеллигента в траншее не было. Наверное, он уже выполнил норму.

– Скоро ужин, – сказал мой друг.

Через три дня он был у себя дома.

За четверть века, что ему еще оставалось, мы ни разу не говорили о том моем посещении.

Мемуаристы

В чем смысл всяких мемуаров? Естественно, не в общих словах, а прежде всего в подробностях. Чем наблюдательней мемуарист, тем интересней, достоверней его воспоминания. “Документальный рассказ” без каких-либо деталей, черт и черточек – пародия на мемуары.

Людмила Давидович вспоминала: “Говорить о Викторе Драгунском можно долго и интересно”. Посмотрим, что же у нее получилось:

“Это было в 1947 году. Я пришла в гости к моим большим друзьям, журналистам из “Комсомолки”, и туда же пришел довольно молодой человек, которого я раньше где-то видела, но не была с ним знакома. Шел какой-то довольно оживленный разговор, и потом этот человек что-то сказал, раздался взрыв смеха. Все, что он рассказывал, было интересно и очень остроумно… Весь долгий вечер он был в центре внимания. Было какое-то удовольствие от общения с ним”.

Я уже не говорю, как это написано. Она “пришла”, он “пришел”, разговор “шел”. “Довольно молодой человек”, “довольно оживленный разговор”. Главная особенность этого “мемуара” в полном отсутствии конкретного: “где-то видела”, “какой-то разговор”, “что-то сказал”, даже удовольствие было “какое-то”. И все это якобы “интересно и очень остроумно”.

Или вот – прочел в воспоминаниях об Арсении Тарковском: “Я, очень обрадованный тем, что увидел старика на своих двоих (разрядка моя. – К.В.) гуляющим по улице…” Но ведь мемуарист знает, что поэт потерял на войне ногу, отнятую очень высоко, и в течение десятилетий передвигался на протезе или на костылях, – и то, и другое было для него мучительно! И ведь мемуарист всю жизнь имеет дело со словом! Как же так? Может быть, все-таки стоит внимательней себя перечитывать?

Из той же книги – об актрисе: “Это была самка-пантера в хорошем понимании этого слова”. Добавить нечего.

Украшающие недостатки