В моей смерти прошу винить… (сборник)

В кадре появилось милое лицо девушки. Глаза – словно начищенные пятаки, какая-то покойницкая бледность растеклась по щекам. Но тем не менее, девушка показалась ему привлекательной. Так, ничего выдающегося. Таких привлекательных по сотне на каждый квадратный метр офиса суетится. Девушка попыталась отвернуться, но рука в камуфляже резким движением вернула ее голову назад. Заложница заплакала. Человека в камуфляже это, казалось, разозлило окончательно. Он ударил ее, голова дернулась и снова скрылась из кадра. Боевик вернул ее на место. Нос девушки был разбит, и кровь, словно нарисованные усы, обогнула верхнюю губу и побежала к подбородку. Девушка попыталась закрыть нос рукой, но зверь, почувствовавший кровь и слабость жертвы, бил. Уже сильнее, с замахом. С каждым ударом Макс понимал, что знает эту непокорную девицу. Анжела – офис-менеджер, а в простонародье – завхоз. Тряпки, швабры, стулья, кофе, чай, сахар… Она нравилась ему всегда. Миниатюрненькая, с хорошей фигурой и милым личиком. Она всегда корчила из себя недотрогу. По крайней мере, для него. После одного из вечерних застольев в актовом зале Димка – курьер на полставки – «впердолил ей в кладовке». Трахнул сучку в ее же обители швабр и тряпок. Он знал это со слов прыщавого ублюдка, но сомнений быть не могло. Все было написано на ее лице, когда она вошла в актовый зал на обед. Макс возненавидел ее. Тогда. Сейчас же, видя ее унижения (ну, или девушки, похожей на нее), он на секунду задумался. Да. Он не хотел, чтобы эти звери убили ее. Он хотел, чтобы они трахнули ее. Все до одного. По очереди, а потом все вместе. Как угодно, лишь бы только унизить.

Террорист будто прочитал его мысли, ударил девушку сильнее, и она завалилась на спину. Человек с камерой отошел немного назад, чтобы картинка была более полной. Они насиловали ее по очереди. Потом начали заставлять заложников насиловать ее. У кого не получалось (в подобной ситуации все чувствовали себя немного импотентами), того заставляли бить ее по голой груди и промежности, по животу и лицу. Люди, испугавшиеся за собственную шкуру, лупили девушку почем зря. Последний (Максу показалось, что это херов курьер на полставки) сначала отказался избивать подругу, но удар прикладом в грудь стал веским аргументом, и курьер ударил ногой по окровавленному лицу Анжелы (или кем бы она ни была). Что-то хрустнуло. Девушка хрюкнула и, потеряв сознание, раскинула ноги. Промежность представляла собой кровавое месиво, как, впрочем, и все тело. Возбуждающего в этом было ровно столько же, сколько и в свиной отбивной. Но у Маркелова встал. И не у одного него. Дима, мать его, «отпердоливатель офис-менеджеров в кладовке», снял штаны и залез на девушку. Она застонала, но он тут же ударил ее. Кулаком, сверху вниз. Анжела снова отключилась и не приходила в себя до тех пор, пока насильник не кончил. Двое в камуфляже подошли, стянули курьера с девушки и отбросили его к основной массе заложников, будто на растерзание голодным псам. Макс даже удивился, когда кто-то из них подал ему какую-то тряпку, чтобы прикрыть все еще торчащий хер.

Камера переместилась на замученную девушку. Она попыталась встать, и у нее даже как-то неуклюже, но получилось. Анжела села, привалившись на левый бок. Голова слегка наклонена, будто девушка прислушивалась. Волосы превратились в кровавые сосульки и прилипли к щекам и лбу. Нос свернут вправо. Девушка хрюкнула и начала смеяться. Звонко, противно. Макс понял: если ей не дать пощечину, то у девушки начнется истерика. Выстрел в затылок прекратил мучения заложницы. И только когда на черном экране появилась табличка «закодированный канал», Маркелов понял, что кончил вместе со звуком выстрела.

Всю ночь Максим не мог заснуть. Он вспоминал, как насилуют Анжелу. Теперь он был просто уверен, что между заложниками и менеджерами из его фирмы не было ничего общего. А ведь он именно о таком реалити-шоу и мечтал. Возбуждение нарастало с каждым движением курьера на девушке без чувств. Максим улыбнулся своим мыслям, но тут же почувствовал, что проваливается в сон. Его воспоминания плавно перешли в сновидение. Теперь Маркелов был там, в актовом зале, среди заложников и террористов. Причем он не относил себя ни к тем, ни к другим. Он оставался сторонним наблюдателем, телерепортером, не принимающим чью-либо сторону. У него даже был в руке микрофон. Он поднял его к губам и уже собирался вести репортаж, когда понял, что в руке вовсе не микрофон, а нож с начищенным до блеска лезвием и кровотоком. В нож, как известно, каким бы красивым он ни был, много не поговоришь. Зато им можно убить.

«К херам слова!» – подзадорил сам себя мысленно Максим и пошел к насильнику, копошащемуся на жертве.