В молчании

Имя. Отсутствует. У старика нет имени. Точнее, имя, скорее всего, есть, но оно не имеет никакого значения. Оно растворено в тысячах других имен, и нет никакой разницы, существует оно или нет. Поэтому все-таки можно сказать, что оно отсутствует. Ведь отсутствие не всегда отрицает существование. Возможно, и здесь перед нами тот самый случай. У старика не может быть имени. Оно существует, но его нет. И никогда не будет. И никогда не было. А если когда-то и было, то со временем исчезло. Как стирается надпись на надгробном камне заброшенной могилы. Нет, это не будет натяжкой. Пожалуй, что так. Пожалуй, так.

Возраст. Точных сведений нет. Но явно более семидесяти. Речь идет о старом, очень старом человеке.

Семья. Никакой информации не получено. Ближайшие родственники либо мертвы, либо прекратили со стариком всякое общение. Сам старик никак не распространяется на эту тему.

Пол. Мужской. Скорее мужской, чем женский. Хотя это не имеет значения.

Род занятий. Не определен.

Старик не хочет говорить ни о чем. Он замкнут и озлоблен. Пожалуй, единственная тема, которая может вызвать его улыбку, – это стихи. Его собственные стихи. Да, этот грязный, оборванный старик пишет стихи. И его лицо светлеет, когда он берет в руки толстую тетрадь, чтобы вслух прочитать что-нибудь из нее. Но беда в том, что стихи эти очень плохи. Причем плохи настолько, что это ясно даже ничего не понимающему в поэзии. От этого старика становится жалко еще больше. Да, жалость увеличивается, но эту жалость нельзя назвать состраданием. Состраданием было бы признание этих стихов, попытка найти спрятанный в них смысл. Но беспощадный голос продолжает повторять, что стихи никудышны и ни на что не годны. Впрочем, самому старику все равно, он улыбается и продолжает листать тетрадь.

2006

Речь

Уже с самого утра он начал чувствовать, что его Речь готова, что бессвязные обрывки наконец соединились в одно целое, сгустились в стройную систему. Он ощущал то ликование, которое называл для себя «научной радостью». Просто ему казалось, что это чувство сродни восторгу ученого, завершившего огромный исследовательский труд. В этот миг годы кропотливого накопления материала перестают казаться бесцветными и бессмысленными – они обретают сакральное значение. Речь готова. Сегодня же он произнесет ее на главной площади города. Сегодня же.

На площади с утра как всегда было столпотворение. Прохожие хаотично копошились, сталкивались друг с другом, ругались, кричали, толкались, гоготали. Но он все продумал. Он знал, что привлечет единовременное внимание всех. Он забрался на постамент памятника и, разогнав сонных голубей, набрал в легкие воздуха и издал самый истошный крик, на какой только был способен. И что же вы думаете? Суета прекратилась. Все замерли и посмотрели в его сторону. Все поняли, что должно произойти нечто из ряда вон выходящее.

И тут он осознал, что не рассчитал силы. После такого крика ему требовалось некоторое время, чтобы отдышаться. Но времени-то как раз не было. Ни секунды. И тогда он понял, что нужно начинать свою Речь. Потому что иначе эта немая сцена закончится уже через несколько секунд. И он начал говорить, но с ужасом ощутил, что говорит совсем не так громко, как того требовали обстоятельства. Площадь была огромной, и, чтобы быть услышанным, он обязан был декламировать ясно и громогласно, иначе стоящие дальше чем на пять – десять метров не разберут ни слова. Но вдобавок к этому он почувствовал, что говорит не просто тихо, но еще и со множеством запинок, что он сбивается с одной темы на другую, что его стройные предложения рушатся даже не на словосочетания и отдельные слова, но на бессвязные слоги и звуки. И эти осколки сыплются вместе с мокрым снегом на асфальт, к подножию памятника. И там внизу его Речь превращается в серый комок и стаптывается множеством сапог в грязное месиво.

Стоявшие вдали действительно не услышали ни слова, но некоторые из них все же заинтересовались и стали спрашивать тех, кто стоял поближе, о чем же все-таки говорил этот странный оратор. Несколько человек из первых рядов отозвались на их просьбу и, перекрикивая друг друга, начали спешно пересказывать услышанное. Особенной активностью отличалась одна толстая старуха, которая, как потом выяснилось, была туга на ухо и отличалась манерой приплетать собственные домыслы к каждой истории. Кстати, вполне возможно, что сама она вовсе и не стояла в первом ряду, а лишь пересказывала чужие впечатления. К тому же в самый разгар ее эмоционального рассказа кто-то рассы́пал прямо у ее ног мелочь, и история на некоторое время была прервана всеобщей толчеей и руганью. Когда же она попыталась продолжить рассказ, то желающих дослушать его до конца оказалось вдвое меньше, чем до инцидента с рассыпанной мелочью.

Большинство же горожан попросту не обратили на Речь никакого внимания, и едва затихли отзвуки крика, как прохожие опять погрузились в свои хлопоты и, толкая друг друга, понеслись по делам, моментально вычеркнув из памяти бормотание этого умалишенного.

2007

Пожар