В море погасли огни (блокадные дневники)

- Живешь в отдельной каюте. Люкс получил! Радуйся. Тебе повезло, лучшего гроба не придумаешь. Площадка в жерле вулкана против него - ничто. Там бы ты прежде услышал гул и подземные толчки, а здесь взлетишь вверх тормашками и охнуть не успеешь. Красота!

"Боли не почувствуешь, - утешал я себя. - Осколочное ранение хуже, особенно тяжелое. Калекой останешься. А тут уснул и не проснулся. Собрать тебя воедино будет невозможно".

Трюмный принес белье - наволочку и две простыни. Застелив простыней жесткий, набитый мелкой пробкой матрац, я разделся и улегся на нижней койке.

В каюте с задраенными иллюминаторами было душно. Я долго ворочался, не в силах заснуть.

Мое "оморячивание" началось всего лишь год назад: после войны с белофиннами некоторые ленинградские писатели получили флотские звания и стали проходить военные сборы в частях Балтийского флота. Меня вместе с двумя драматургами, написавшими сценарий фильма "Балтийцы" - Алексеем Зиновьевым и Александром Штейном, - вызвали во второй флотский экипаж, переодели в морскую форму и отправили в плавание на многопалубном учебном судне "Свирь".

Из нас троих знатоком военно-морской службы считался Алексей Зиновьев, служивший в царском флоте матросом. Но он, как мы потом выяснили, все перезабыл и имел серьезнейший недостаток: перед большим начальством вытягивался в струнку и буквально немел. Так что все переговоры приходилось вести не ему - батальонному комиссару, а нам - старшим политрукам.

Явившись на "Свирь" с увесистыми чемоданами, мы сразу же попали в неловкое положение: Зиновьев, чтобы показать морскую лихость, взбежал по трапу, бросил чемодан под ноги, ловко козырнул и протянул руку стоявшему у трапа старшине. Тот, не приняв его руки, сухо козырнул в ответ и, подождав, когда мы поднимемся, спросил:

- Вам к кому, товарищи политработники?

К кому же нам? К командиру корабля, конечно, - решили мы. Но того на корабле не оказалось. Нас провели к вахтенному офицеру.

Старший лейтенант, с повязкой дежурного на рукаве, оказывается, наблюдал за нами.

- Вы впервые на военном корабле? - спросил он.

- Почему вы решили, что впервые? - обиделся Зиновьев.

- Видите ли, на военно-морском флоте первым долгом приветствуют флаг корабля, а не старшину. Вы ведь по званию старший.

Зиновьев начал пространно объясняться, а мы со Штейном сознались, что только недавно надели военно-морскую форму.

В длинном списке дежурный нашел номера наших кают и выдал ключи сопровождающему старшине.

Меня с Зиновьевым поместили в двойной каюте, а Штейна - в соседней.

Когда мы остались втроем, Алексей Зиновьев принялся упрекать нас:

- Зря сознались, что не моряки. У вас же золото на рукавах. Две с половиной нашивки! Большое звание. На флоте не любят людей, которым легко достаются нашивки. За вами будут следить и высмеивать. Не вздумайте только пойти на клотик пить чай. Клотик находится на самой вершине мачты, И помните, что на корабле все называется по - иному. Лестницу, например, здесь зовут трапом, уборную - гальюном, скамейку - банкой, стену - переборкой, пол - палубой, порог - комингсом...

Он бы еще долго хвастался знанием морской терминологии, если это не надоело бы Штейну и тот не без ехидства спросил:

- А ты учитываешь, что устав уже новый? А то научишь нас такому... всех со скандалом спишут с корабля.

В обеденный час в неловком положении очутился Штейн. Придя в кают компанию первым и увидев в фаянсовых мисках аппетитно пахнущий флотский борщ, Александр Петрович поспешил усесться за стол. Для полного удовольствия он вытащил из кармана газету и по гражданской привычке принялся есть и одновременно читать.

Когда мы с Зиновьевым появились в кают - компании, то за спиной Штейна уже толпилось человек двенадцать моряков. Следя в тишине за увлекшимся едой старшим политруком, они жестами приказали нам помалкивать.

Оказывается, по морским традициям за стол садятся только после приглашения старшего командира. Поведение Александра Петровича было нарушением этикета и выдавало его невежество.

Почувствовав неладное, Штейн наконец оторвался от газеты и, обернувшись, увидел перед собой моряков, глядевших на него с осуждением. Лицо Александра Петровича мгновенно сделалось такой же окраски, как борщ. Драматург быстро бросил ложку на стол, вытер салфеткой губы, поднялся и, став позади нас, сделал вид, что так же томится в ожидании, как и другие.

Это вызвало дружный смех. А когда он утих, послышался четкий голос старпома:

- Прошу к столу!

С этого дня у нас началось нечто похожее на водобоязнь. Опасаясь вновь опростоволоситься и прослыть профанами, мы условились приглядываться к старослужащим, подражать им и ничего не делать прежде других. И все же утром, когда были собраны все на верхней палубе на подъем флага, опять обмишурились.