В морях твои дороги

— Может, ты хочешь воды с кизиловым сиропом?

— Хочу, — сказала Антонина.

И мне доставило огромное удовольствие совершить еще одно путешествие через зал и принести большой бокал с двойной порцией вкусного кизилового сиропа.

Все нахимовцы помнили уроки учителя танцев; они все время были начеку и раскраснелись от напряжения. Юра танцевал с Хэльми, а маленький Вова Бунчиков нашел худенькую и очень высокую девочку с тонкими, длинными, как у цапли, ногами и лихо скользил с нею в вальсе.

В перерывах между танцами мы, хозяева, приглашали гостей осмотреть военно-морской кабинет, и они с любопытством рассматривали старинные корветы, фрегаты, современные крейсера и подводные лодки. Илико сообщал, что он будет подводником, другой хотел быть катерником, третий — минером.

— А ты? — спросила Стэлла Фрола.

— Сначала буду командовать катером, потом — эсминцем и крейсером.

— Не-ет! — удивилась Стэлла.

— Я буду много учиться, пойду в кругосветное плавание и привезу тебе обезьяну.

— Не-ет! — Стэлла была в восторге. — Большую?

— Зачем большую? Маленькую, вроде собачки. Большие — кусачие.

— А крейсер, которым ты будешь командовать, — он большой?

— Если поставить его на проспект Руставели, то он займет целый квартал. И мачты будут выше театра.

— Не-ет! Даже выше театра!

Они снова пошли танцевать. Юра пригласил Хэльми, Забегалов, Поприкашвили, Авдеенко — других девочек.

— Чего ты больше всего хочешь в Новом году? — спросил я Антонину.

— Победы. А ты?

— Победы! Знаешь, когда война кончится, наше училище переведут в Севастополь или в Одессу. Построят огромный дом на берегу моря…

— Да? Значит, ты из Тбилиси уедешь?

— Ну, ведь сначала надо построить дом.

— Теперь дома строят быстро! Я буду скучать.

— Но ты тоже уедешь?

— Еще не скоро. Сначала я кончу школу, четыре года в институте… А уж потом поеду выращивать цитрусы… Ты думал, мой папа никогда не вернется. Думал ведь, да? А я все же чувствовала, что вернется… Ты знаешь, я тебе скажу по секрету; у дедушки на мольберте стоит зашитая в холст картина. Он велел Тамаре зашить ее и никому не показывать. Ты видел?

— Видел… В большой комнате, у стены.

— К деду приходили, просили, чтобы он показал ее на выставке. Но дед сказал: «Покажу, когда мы войдем в Берлин и война закончится нашей победой. Я жалею, — сказал он, — что не успел закончить ее». — «Но она совершенно закончена, — возразил приходивший к нему товарищ. — Это лучшее, что вы написали». — «Я тоже думаю, — отвечал дедушка, — что это было бы лучшим, что я написал в своей жизни. Товарищ из Союза художников сказал, что картину надо назвать «Он вернулся с победой». А я писал ее, — сказал дед, — когда было еще так далеко до победы!» И я не выдержала…

Подошла Стэлла:

— Бал кончается, все уходят.

Я проводил гостей в вестибюль, так и не дослушав рассказ Антонины.

— Приходи, — звала Антонина, надевая пальто.

— И вы приходите, Олег и Юра, — просила Хэльми.

Стэлла болтала с Фролом, пока не захлопнулась за ней тяжелая дверь подъезда.

* * *

Как мы выросли все: и Фрол, и Олег, и Юра, и Забегалов, и Илико! Только Бунчиков так и остался маленьким. Он был этим очень огорчен, но Фрол успокаивал, что подводнику быть высоким совсем неудобно. Наоборот, он должен быть маленького роста: тогда ни обо что не стукнется головой в своей лодке и не наставит себе на лбу шишек.

— Вот такой, как наш Николай Николаевич, пожалуй, и в люк не пролезет! Ему только кораблем командовать: встанет на мостик — отовсюду видно. А ты погляди, Вова, на моего Виталия Дмитриевича: росточку малого, а поди ж ты — Герой Советского Союза!

Кудряшов каждый день зачитывал нам сводки. Глаза у него блестели, когда он читал, что наши войска занимают все новые города. Он попросил у адмирала разрешения нарушить на время установленный порядок и перенести обед на пятнадцать минут позже, потому что мы садились за стол в двенадцать, во время последних известий, и никто ничего не ел. Вечерами первый, кто услышит мелодичный звон в репродукторе — московские позывные, — немедленно бежал сообщить остальным: «Приказ, приказ!» Командиры рот разрешали нам не спать до вечерних последних известий.

Все это не мешало нам усиленно готовиться к испытаниям, так как на этот раз все хотели поехать на море; тем более, что мы больше не будем «пассажирами»: мы выйдем в море на своем корабле.

Я получил письмо от отца. Он едет держать экзамен в Морскую академию, в Ленинград. Мама по дороге заедет в Тбилиси. Приезжал отец Юры, капитан первого ранга Девяткин, и долго беседовал с сыном. Юрина мать возвращалась из Сибири.

В конце зимы мы совершили первый за весь год проступок. Вот как это произошло.

Наш адмирал получил новое назначение. Юра утешал нас: мы встретимся с ним в Ленинграде, когда перейдем в высшее морское училище.

— А он не забудет нас? — спросил я.

— Ну вот еще! — возмутился Фрол. — Он никого никогда не забудет.

Мы принялись вспоминать, как адмирал внушал нам, что курить, пока ты не вырос, вредно, как водил на парад, хвалил нас на вечере, читал рукописный журнал, учил жить по-нахимовски.