В московском ополчении

– А я всю жизнь, – говорила она, – чего-то ждала. Ложилась спать и всегда думала – утром что-то произойдет, и все в моей жизни переменится. Но так ничего и не переменилось. Хорошо, что вы не ждете так попусту, а учитесь, добиваетесь…

* * *

Я упоминаю здесь все это – и Зачмон, и его жильцов, вернее, жильцов только нашего коридора (таких коридоров было шесть), – совсем не для своей автобиографии, а вот для чего: за все эти двадцать три года житья в Зачатьевском монастыре у всех у нас никогда ни с кем не было не только ссор, но даже малейших столкновений. Я знаю, в общественных квартирах ссора почти непременный гость и бич. У нас же было на редкость душевное человеческое единство.

– Виктор Сергеевич, у вас керосинка коптит, я убавлю.

– Спасибо, Мария Павловна.

– Клавдия Николаевна, у вас суп убегает.

– Спасибо, тетя Марфуша.

– Женя, не катайся по коридору на велосипеде, всем мешаешь.

– Что вы, Елена Николаевна, что вы, никому он не мешает, такой малыш. Катайся, Женечка, ишь как ты ловко…

Матрена Ивановна прибегает с фабрики в обеденный перерыв перекусить.

– Ай, вот те грех, ключ в пальто забыла.

– Да не бегите вы обратно, Матрена Ивановна, вот у меня только что сварился суп, покушайте.

– А у меня сардельки есть, достала.

– А я чай вскипячу.

И Матрена Ивановна тут же, примостившись у кухонного столика, перекусывает.

Всегда все предупредительны, вежливы, отзывчивы, добры. Все двадцать три года.

Я счастливый человек. Жизнь в этом тесном, грязном, необорудованном коридоре была счастливой жизнью. Добрые человеческие отношения, давно я пришел к убеждению, – они главное в человеческом обществе.

Когда родился Сергей, в комнатенке работать стало трудно – я уже писал свои пьесы. Клавдия Николаевна говорит:

– Виктор Сергеевич, я ухожу в свой детский сад до вечера. Вот вам ключ, работайте у меня.

И пьесу «В добрый час» я написал, сидя в ее келье.

Что может иметь более растленное влияние на нравы, чем имущественное неравенство? После первой же своей пьесы я разбогател, и это заметили все мои соседи. Я купил себе необходимые и хорошие вещи (до этого у меня и стульев не было, сидели на ящиках из под папирос). Я покупал дорогую еду и даже вскоре приобрел автомашину, да не какую-нибудь, а «ЗИМ», стоивший сорок тысяч рублей, – сумма внушительная, а по тем временам баснословная. И никогда ни я, ни жена не видели ни завистливых глаз, ни молчаливого укора. Все радовались со мной и успеху пьесы, и денежному благополучию, и машине «ЗИМ». Радовались светло, от души.

В этом Зачмоне я провел годы учения и, ложась спать на сундучке, в каком-то сладком, блаженном состоянии перебирал в уме все, что узнал и увидел за прошедший день, перебирал вновь и вновь, пока не засыпал. Живя в этом Зачмоне, я полюбил, и туда пришла ко мне жена, и там подарила сына. Из этого коридора я ушел на фронт, а в ночь на 9 мая 1945 года вместе со всеми его жильцами встретил весть о победе.

После войны

Перемена курса

Незащелкнутый замок болтается на одном колечке – дверь не заперта.

Я вхожу в свою комнату-келью после длительного отсутствия. Позади – ночной выход из Москвы на фронт с дивизией Народного ополчения, долгий-долгий четырехсоткилометровый пеший марш до линии огня, бой, ранение, госпиталь и фантастический путь к этой двери от Казани через Астрахань, Махачкалу, Каспийское море, город Гурьев, Кострому.

В комнате пусто, вещей нет. Уцелели только столик, табуретка, железная кровать и большой ящик из под папирос, набитый бумажным хламом. «Ах, украли!» – этой мысли у меня нет: война, попользовались. Видимо, надо было позарез. Вопрос жизни.

Все начинаешь сначала.

И вещей-то у меня было кот наплакал. Невелика потеря. Потеряна профессия: какой же актер на костылях…

Нет никакого отчаянья, просто раздумье – что делать? Куда податься? Писал я всякие безделушки и для цирка, и интермедии к постановкам чужих пьес, и сделал трехактную пьесу из фарса «Адвокат Патлен», она чуть-чуть не пошла на сцене Театра Революции. Отлично ее поставил режиссер Афанасий Белов со всякими трюками и фокусами, но, как на грех, появилась статья «Сумбур вместо музыки», и разразилась кампания по борьбе с формализмом. Ох уж эта кампанейщина! Все под железную метлу! И наш спектакль в том числе. Уж и генеральная была, но ни разу не сыграли. И сделал я года два тому назад пьесу по роману Гончарова «Обыкновенная история»…

Словом, не пойти ли мне учиться в Литературный институт? Я слышал, такой существует. А может быть, в ИФЛИ – Институт философии и литературы? Пожалуй, в ИФЛИ. Говорят, очень хорошее учебное заведение. Где оно находится? Толком никто из моих знакомых не знает. Говорят, где-то в Сокольниках. Ездил – не нашел. Вероятно, он эвакуирован.

Литературный нашел. На Тверском бульваре. Говорят, в этом доме родился Герцен. Уже впечатляет! Я писал, что любое место и даже малюсенькая какая-нибудь вещичка, связанная с кем-либо из великих людей, всегда вызывали во мне высокое и чистое чувство прикосновения к чему-то таинственному и вечному.