В начале было детство

Семья была очень довольна поведением Антона в студии. Он сдружился с ребятами, был доброжелателен в оценках чужих рисунков и скульптур и даже стал посещать английский. Неохотно, но за компанию. Когда учительница английского языка назвала его при мне Антошенькой, мальчик вдруг резко побледнел, глаза сделались стальными. Это было затаенной ненавистью. Именно ненавистью. Позже он перестал себя сдерживать.

Помню, как провожали детей в школу. Антон был напряжен, расставание со студией далось ему нелегко. Словно он отправлялся на войну.

На этой войне зло боролось с добром. Когда за спиной надежный тыл — есть надежда на победу добра. С разлукой шанс победы зла повышался.

Первый класс. Первое полугодие. Звонит мама Антона.

— Помогите! Он такое вытворяет, мне даже произнести стыдно. Избил бабушку. Сначала какой-то цепью, потом ударил азбукой, прямо по голове. Выбежал больной на балкон. С ангиной, зимой! Сказал, что не уйдет с балкона, пока не получит письмо от доброго Карлсона.

Мы встретились с мамой Антона у метро «Аэропорт». Она уже прочла тонну книг, все подходило в лучшем случае под аутизм, в худшем — под шизофрению. Нужен срочно врач-психиатр. Я попыталась ее успокоить — в конце концов дело не в диагнозе. А в том, что ему плохо, тягостно. Значит, надо помочь ему выйти из тупика. Изменить тактику поведения. Исключить то, на что он так болезненно реагирует. Лечение таблетками — не моя область. «Попробуйте опишите все, что произойдет с ним на будущей неделе. И привезите мне дневник», — предложила в заключение.

Дневник за неделю был составлен добросовестно. На первой странице — режим для Антона, на второй — режим для остальных членов семьи. Время происходящих событий указано с точностью до минуты. Также было указано, какое отклонение от режима повлекло незапрограммированное действие Антона и как трудно было ввести режим в русло. На подготовку уроков отводилось два часа, а Антон сидел по четыре часа, и под большим нажимом бабушки. После обеда, в 14.00, спрятал бабушкины очки. Искали сорок минут, из-за чего сорвалась прогулка, и т. д. и т. п.

Разумеется, Антон спрятал очки, чтобы бабушка не смогла проверить домашнее задание. Жесткий порядок и контроль несносны для ребенка, который и без того страдает от гипертрофированного чувства ответственности.

— Он и вас побьет, если вы не перестанете контролировать успеваемость, если сейчас же не оставите его наедине с ошибками в тетрадях. Пусть не учится на одни пятерки. Зачем ему быть отличником? — сказала я маме Антона.

Психолог сказал то же самое. Не убедило. Пошли к психиатру. И покатилось…

Учительница повысила голос на Антона — Антон наотрез отказался идти в школу. «Не пошли бы. Нет, потащили волоком. Почему?» — «Потому что стоит один раз позволить…» — «Нельзя сменить школу, если классная руководительница не может найти верного тона с учеником? Или перейти в параллельный класс?» — «Тогда мы так и будем прыгать из школы в школу». — «Приводите его ко мне на занятия».

Пришел. Лепим из глины. Вижу, весь урок Антон лепит кубик, зализывает грани, старается, чтобы было ровно-преровно. Дотрагиваюсь до его рук — потные. Это не просто повышенная возбудимость, теперь это — повышенная тревожность. У Антона — невроз. Его надо освободить в первую очередь от семейной опеки. Но у нас нет колледжей с пансионами — не в интернат же сдавать при любящих родителях! Вот тебе и «кубик-рубик». После живых, свободных работ в студии — мертвая глина в кубе, немой крик: «Не тронь меня, я вещь в себе, не подступай ко мне, все равно не откроюсь!»

После того урока Антон больше не пришел. Передал с мамой записку: «Мне некогда. В школе много задают. А пока домашнее задание не сделаешь — из дому не выйдешь».

Пойти в школу? Поговорить с учителями? Этично ли вмешиваться в учебный процесс, когда ничего нельзя втолковать любящей маме?

Четвертый класс. Организуем встречу «студийцев» у Антона дома. Ребята выросли, рассуждают по-взрослому, друг перед другом выставляются. А у меня с собой глина. Кто хочет пирожные? Никто. Все хотят — лепить. Убрали сладости со стола, постелили клеенку.

— А давайте все делать, как тогда: мы будем лепить, а вы рассказывать. Про знакомого, или про Человека-Тучу, или Гвоздика-на-небе…

Оказывается, они все помнят. И просят вернуть вдохновенную атмосферу дошкольного детства.

За час уставили весь стол скульптурами. И у Антона уже не кубик, а целая композиция: кошка гонится за мышью. Когда-то игра в кошки-мышки его пугала, теперь — и пугает, и восхищает одновременно. Он уже почувствовал дыхание взрослого мира, где все непременно или жертвы, или палачи. Кто же теперь Антон — кошка или мышка? Судя по одинаковой выразительности обеих фигур — и то и другое. В школе — мышка, дома — кошка, пантера, рысь. Двуликий Янус.

Праздник кончился. Что же было праздником? Возвращение к детству. Как и раньше, все — за одним столом. Старые привязанности, повзрослевшие дети — теперь они рассказывают анекдоты, и счастливый Антон смеется громче всех.

Опять звонит его мама: