В начале было детство

— А рисунки?

— Рисунки? Шизофреники тоже рисуют и стихи сочиняют. Есть объективные показатели, и если вы врач…

Да уж какой Люся против них врач — пичуга! Нет бы вместо вопросов дурацких угостить сироту конфетой «Мишка на Севере» да и отпустить с миром! Только разве Тёмина судьба их интересует? Да нисколько. Им, «чувственно отсталым», важна честь мундира.

А наш Тема — ни бе ни ме ни кукареку. Чего им его жалеть: не в богадельне служат — в психдиспансере!

Зря ездили, ох, зря! Тема заболел воспалением легких. Снова. Сначала Люся думала: кашель у него от трубки, что двадцать один день в горле стояла, да сделали снимок — воспаление. Куда теперь его? Лето на носу, но ни у меня, ни у Люси нет юридического права взять Тему с собой на лето — подкрепить на природе его никудышное здоровье.

— Тетя Люся, не расстраивайтесь, — утешает Тема, — мне теперь все равно. Только вы ко мне туда будете приезжать?

Лето Тема провел в туберкулезном санатории, Люся навещала его каждую неделю. Там ему было хорошо — бегал с мальчишками и рисовал стенгазету. Сам вызвался. К концу августа снова стал кашлять. Вернулся в больницу. Если на этот раз обойдется — он наконец отправится в интернат для умственно отсталых детей. Погулял среди нормальных — баста.

Два года в интернате для умственно отсталых сделали свое дело. Нынешний, шестнадцатилетний, Тема больше не рисует, не читает книги, он сколачивает посылочные ящики. В последнее наше свидание Тема взял у меня сумку с провизией, развернулся и ушел в корпус — ни спасибо, ни до свидания. А я еще долго ждала его у витрины с изделиями умственно отсталых детей. Фартуки, коробки, выжигание по трафарету… Выходит, умственно отсталые отличаются от нормальных как бы только одним — неспособностью к творчеству. Возможно, Тему и не глущили транквилизаторами, его просто отучили думать. Чтобы вернуть Теме его природные способности, с ним нужно было работать. А зачем? Пусть сколачивает посылочные ящики.

«Затравленность и измученность не требуют травителей и мучителей, для них достаточно самых простых нас… Не свой рожден затравленным», — горькие слова Марины Цветаевой — правда о Теме.

За окном дождь. Потом повалит снег. Так какая же все-таки разница между дождем и снегом?!

Раки-забияки

Побывав в школе-интернате на Сходне, я пришла на работу сама не своя. Но тут набежали малыши, и мысли о детях, живущих в казематах, без изолятора и фактически без медицинской помощи — на двести человек врач на полставки, да психиатр раз в год! — вытеснились щебетом и умилительной деловитостью, с торой малыши размазывали пластилин по картону.

Веселые, ухоженные, красивые — какие такие проблемы виделись мне вчера, когда я с ними занималась?! Да вот, Алина! У нее три бабушки, няня (родители за границей), а она капризничает, на всех дуется, отобрала у соседки пластилин. Но Алину снова заслонил конференц-зал, ребята в серой одежде и их восторженные глаза — мы с мужем привезли книги, собранные предприятиями Химок, муж выступал перед интернатом, знакомил с новыми книгами, рассказывал детям сказки.

— А это все вы сами написали? — спросил один мальчик.

Уж так ему хотелось, чтобы добрый дядя оказался к тому же и известным писателем, насочинявшим столько книг!

Памятуя свое больничное детство, я прихватила мешок конфет. Но что мой мешок на двести человек! По конфете, правда, досталось всем. Крошечная радость, с мизинец не будет, но радость, пришедшая со стороны вестью большого свободного мира. Именно таким он представляется из-за больничного забора, и за бетонной ограды интерната.

Этим детям кажется, что все, кто живет дома, с родителями, счастливые. Алину они бы сочли противной капризулей. Попади она к ним, они бы сделали ей темную, как водится, — живо забыла бы, как отбирать пластилин у подруги.

Справедливость и равноправие здесь сосуществуют с жестокостью и прямолинейностью. Как бы ни презирали интернатские домашних, в душе — неистребимая зависть к счастливцам воли.

Интернатские, детдомовские знают о другом мире — Болышой Земле, а вот наши дети о сиротах и обездоленных знают только по сказкам.

Так нельзя!

— Алина, сейчас же верни пластилин и послушай, что расскажу.

И я рассказала детям о том, как мы с мужем ездили Сходню.

— А давайте нарисуем им подарки, вы, когда поедете, отвезете.

Я представила яркие рисунки в темном интернатском коридоре, словно нарочно выкрашенном темно-синей краской. Понравились бы они ребятам?

— Я им еще бусинку прилеплю, можно, в птицын глаз?

Даже капризная Алина прекратила нытье, рисует огромный гриб-поганку.

— Ничего что поганка… Зато большая и в пятнышках.

Как олень Золотые Рога.

Дети отзывчивые. Чего не скажешь о взрослых.

— Рисунок взяла? — спрашивает бабушка Алину.

— Это для детей. У которых родителев нет.

— Что еще вздумала, у всех детей есть родители. Вот и твои скоро вернутся.

— А Елена Григорьевна сказала…

— Идем, идем, вечно это твоя Елена Григорьевна наговорит…

Занятия кончились. На столе — ровная стопка рисунков, на хорошей, плотной бумаге. Из кладовочных закромов.