В начале было воспитание

Таким образом, всякая надежда начать самостоятельную жизнь была убита у этого человека в зародыше. Произошло самое настоящее убийство души. Разве можно назвать это как-нибудь иначе? Такого рода преступлениями криминалисты не занимаются. Их просто не замечают, потому что они считаются неотъемлемым элементом воспитания. И лишь конечный итог этого воспитания — уголовное преступление — является наказуемым деянием. Психолог может, проанализировав его, раскрыть трагическую предысторию, но для этого приходится проникать в подсознание преступника. Точное описание своих преступлений Юргеном Барчем напрочь опровергает его собственное утверждение о том, что они порождены половым инстинктом. (Мы помним, что, думая так, он дал согласие на кастрацию.) Психоаналитик, изучив его письма, может многое узнать о взаимосвязи упоения «величием» своего Я и сексуальных извращений. (Сама эта тема еще недостаточно разработана.)

Юрген Барч не понимает сам себя и неоднократно задает себе вопрос, почему истинное сексуальное влечение имело крайне отдаленное отношение к совершенным убийствам. Он пишет о том, что испытывал нежные чувства к тому или иному товарищу, хотел завести с ним «дружбу». Но ведь это так далеко от зверских расправ над подростками! К тому же во время них он почти не занимался онанизмом. Просто он, убивая других, воссоздавал ситуацию глубочайшего унижения, ощущения полного бессилия, отчаяния и страха, в которой когда-то находился маленький мальчик. Он особенно возбуждался, когда смотрел в испуганные, покорные глаза беззащитной жертвы, т.к. видел в них отражение самого себя и тем самым вновь и вновь уничтожал чужое Я (выступая в роли всемогущего насильника, делая то, что с ним проделывали в детстве), одновременно утверждая «величие» своего Я.

Поскольку книгу Пауля Моора, которая читателя не потрясти не может, достать практически невозможно, я привожу здесь обширные выдержки из нее. В них Юрген Барч подробно описывает совершенные им преступления. Его первой жертвой стал соседский мальчик Аксель.

«Через две недели произошло то же самое. „Пойдем в лес“, — сказал я. Но Аксель ответил: „Нет, ты опять себя будешь вести как чокнутый!“ Но я обещал, что не буду, и он пошел со мной. Однако на меня опять что-то нашло, я силой заставил мальчика раздеться догола, и тут мне в голову пришла совершенно дьявольская выдумка. Я заорал: „А ну ложись ко мне на колени задом вверх. Будет больно, дрыгай ногами, но не вздумай шевелить руками и вообще — не дергайся. Я буду бить тебя по заднице тринадцать раз, и с каждым разом все сильнее. А если ты не согласен — убью!“ (На самом деле я его, конечно, не убил бы.) „Согласен?“

Что ему еще оставалось делать? Конечно, он согласился. И, действительно, дергал ногами, как безумный, но не шевелил ни руками, ни телом. Я же нанес ему не тринадцать, а гораздо больше ударов и бил его до тех пор, пока у меня не заболела рука.

А потом — отрезвление и все то же ощущение глубочайшего унижения. Я чувствовал себя полным ничтожеством. Ведь я унизил не только себя, но и того, кого очень любил. Надо сказать, что Аксель не плакал. Он сидел в стороне и молчал.

„Ударь меня“, — попросил я его. Как мне хотелось, чтобы он забил меня до смерти! Но он не стал меня бить. В конце концов именно я заревел и завыл. „Теперь ты будешь меня презирать“, — сказал я по дороге домой. Он ничего не ответил.

На следующий день (это было во второй половине дня) он подошел к моей двери и тихо попросил: „Не нужно больше, ладно?“ Вы не поверите, я сам не поверил, но он на меня даже не обиделся! Он даже не боялся меня, только показался мне более осторожным. Мы потом часто вместе играли, пока он не переехал. Я же сам настолько испугался содеянного мной, что на какое-то время даже успокоился» (S.135).

«Относительно самых страшных своих преступлений могу только сказать, что лет с тринадцати-четырнадцати я уже почти не отвечал за свои поступки. Я много молился, надеясь, что это поможет, но это не помогло».

«Они все были такими маленькими, гораздо меньше, чем я тогда. И так боялись, что даже не защищались» (S.137).

«До 1962 года я только раздевал их и ощупывал их тело, чтобы испытать соответствующее ощущение. Позднее для этого я уже должен был убивать и резать. Хотел сперва использовать бритву, а потом понял, что для этого лучше всего подходит такой нож, какой был у отца» (S. 139). В этой связи для психоаналитика важно следующее замечание Барча:

«Когда я говорю о любви, имея в виду то чувство, которое, например, молодой человек может испытывать к девушке, то понимаю, что объект любви не просто должен подходить на роль жертвы моего дьявольского инстинкта. Любить — это нечто гораздо большее. Совершенно неверно думать, что у меня на первом месте стоит инстинкт и, чтобы любить именно так, по-настоящему, я должен совладать с ним. Если бы я полюбил, желание терзать свою жертву прошло бы само собой» (S.155).

Итак, своих жертв Юрген Барч не любил.