В начале было воспитание

Наиболее удобной и безопасной для общества формой эмоциональной разрядки является литературное творчество, т.к. занятие им не порождает чувства вины: от лица выдуманного персонажа можно упрекать любого и выдвигать любые обвинения. Особенно хорошо это видно на таком ярком примере, как жизнь Сильвии Плат. Слушая рассказы о ней, читая ее стихи и письма, не только ощущаешь жажду деятельности, которая ей была свойственна, но и понимаешь, в состоянии какого чудовищного стресса она находилась все время. Она очень много работала, не делая себе поблажек. Естественно, что ее мать, говоря о самоубийстве дочери, подчеркивала именно этот фактор, т.к. матери детей, совершивших последний шаг, обычно стремятся объяснить все чисто внешними обстоятельствами. Подспудно они ощущают вину, и это мешает им по-настоящему ощутить горечь утраты.

Жизнь Сильвии Плат была не тяжелее жизни многих миллионов людей. Правда, из-за чрезмерной чувствительности Сильвия гораздо сильнее страдала от периодически возникавших фрустраций, но и в минуты радости испытывала гораздо более яркие ощущения. Но в отчаяние она приходила вовсе не из-за этого, а потому, что не с кем было поделиться своими горестями. В письмах к матери она уверяла, что у нее все в порядке. Подозрение, что мать просто отказалась публиковать другие письма, едва ли оправданно. Ведь Сильвия не могла написать других писем, полагая, что мать нуждается в оптимизме дочери, который должен подтверждать правильность ее жизненной позиции, если же дочь откровенно поделится в письмах своими бедами и печалями, то мать просто умрет. Если бы Сильвия могла открыто высказать в письмах свое негативное отношение к матери и заявить, что в жизни у нее далеко не все благополучно, она бы никогда не покончила с собой. Если бы мать осознала, что никогда не понимала дочь, фактически оказавшуюся на краю пропасти, и испытала скорбь в этой связи, то она никогда бы не издала сборник писем дочери. Ведь тогда изданные ею самой письма доставили бы ей невыносимую боль. Но Аурелия Плат испытывала чувство вины, и письма призваны были доказать, что она невиновна. Примером такого самооправдания является следующий фрагмент из ее предисловия:

«Следующее стихотворение Сильвия написала в 14 лет. Она рисовала натюрморт, и когда закончила рисунок, то сразу же показала его нам. Уоррел, Грэмми и я были просто поражены. Тут в дверь позвонили, Грэмми сняла фартук, машинально бросила его на картину и пошла открывать дверь. Увидев, что весь рисунок смазался, Грэмми чуть не заплакала, но Сильвия сказала ей: „Не бери в голову, я сделаю все заново“. В тот же вечер она впервые написала стихотворение с трагедийным подтекстом „Я думала, что я неуязвима“, которое и было инспирировано описанным событием.

Я думала, что я неуязвима,
Что боль меня боится,
Страдание мне чуждо,
Душа моя свободна,
Словно птица.
А солнце грело в марте — просто чудо!
И мысль моя, лилово-золотая, —
О радости! Но и об острой сладкой боли,
Что с радостью повенчана навеки,
Не забываю.

Душа моя взмывает выше чайки

В прозрачные просторы поднебесья,
Крылом касаясь купола небес —
От легкости полета мир прекрасен,
Как песня.
(Как слабо все же сердце человека —
То лихорадочно трепещет, бьется,
То, словно чуткий музыкальный инструмент,
Стеклянным звоном плачет, то смеется.)

Вдруг мир стал серым, будто дождь осенний,

И счастье улетело в никуда.
И пустота, щемящая, глухая,
Жестоко меня за руки хватала —
И тогда —
Разорваны серебряные нити,
И небосвод разбился золотой...
И руки, что меня давно хранили,
Застыв, рыдали от такой потери, от боли той.
(Как слабо все же сердце человека —
Но мудрости итог в своих глубинах прячет,
Как инструмент, звучит и как кристалл, сверкает,
То, радуясь любви, безудержно смеется, то плачет.)