В начале жатвы

Николай Родионович Лупсяков В начале жатвы

Рассказы

Савицкий

Север встретил Михася Савицкого буйными метелями, крепкими морозами и густой теменью, — казалось, ей не было и не будет никогда конца.

Непривычные для глаза, трепетали вдалеке отблески северного сияния, которые не очень часто, но все же доходили сюда, напоминая о еще более суровых просторах на краю земли. Стоял август, и чудно было Михасю, что он ходит в шубе, валенках и шапке-ушанке, в то время как в родной деревне еще косят овсы, купаются в речке, а по вечерам поют девчата, сидя под липками. Здесь об этом можно только мечтать и вспоминать...

Не романтические влечения и не жажда трудовых подвигов заставили Михася покинуть родные места и вместе с десятками других завербовавшихся парней двинуться в далекую суровую дорогу. Главной причиной такого поступка были подъемные, командировочные на время пути, бесплатный проезд и чуть ли не двойная зарплата. За три года, на которые Михась дал подписку, он хотел как следует заработать, чтобы приехать потом в деревню с хорошими деньгами, на зависть, между прочим, многим своим сверстникам. Тогда уже можно будет жениться, построить свой дом, приобрести хозяйство — не такое, как у других, а лучшее — и еще иметь на всякий случай хороший запас. Пока ехали до Ленинграда, парни успели несколько раз выпить и вволю наговориться на эту тему. Вербовщик, пожилой мужчина, обычно в такие разговоры не вмешивался, а только издали слушал. Тогда тащили его к себе и — в который раз! — начинали расспрашивать об одном и том же. И уже в вагоне, пока ехали, пришлось отказаться от многих давних привычек. Явилось чувство дружбы, — ведь ехали на край света, где, может быть, и людей-то нет (мало ли что может наговорить вербовщик!), да еще и на тяжелую работу ехали — на недавно найденные залежи каменного угля, в шахты. Это было первое, что особенно остро ощутил Михась в дороге.

На каждой станции бегали в буфет. Но, еще не доезжая до Ленинграда, Михась наотрез отказался от выпивок. Ему казалось некрасивым пить, будто он ехал не иначе как на тот свет и, заранее зная об этом, заливал свое горе водкой.

Он все время ощущал тревогу: а хорошо ли он сделал, что завербовался и поехал? Тяжело будет, конечно, но нужно выдержать, если дал подписку. Зато после, на зависть другим, полгода будет гулять в своей деревне. Кто его тогда тронет — недавнего шахтера, да еще из таких мест, где о каменном угле и шахтах не мечтали даже многие ученые! Да, хорошо можно будет пожить. А пока в сердце закрадывалась тревога: хватит ли выдержки?

Север удивил его. Считалось, что был день, а над недавно отстроенным городом царила самая темная ночь, и улицы были освещены морем электрических огней. Совсем так же, как и во всяком другом городе, их, с чемоданами и корзинками, подобрал автобус и привез на окраину города к длинному деревянному общежитию. Там их уже ждали. В коридоре они сложили свои вещи и сразу отправились в баню, которая находилась тут же, во дворе. Около вещей никого не осталось, никто их не караулил, и это удивило не только Михася, а почти всех без исключения. Позже, когда они ложились спать, кто-то хотел запереть дверь, но ключа в ней не оказалось. Не трудно было догадаться, что двери здесь никогда не запираются. Вот тогда и стало как следует понятно, что это север, почти безлюдный край, и вокруг города только тундра да, может, небольшой, заваленный снегом лес. Кому и для чего понадобится деревенский сундучок или что-нибудь подобное? Да и куда он пойдет с краденым? К только что построенной железной дороге? Но и там он никого не найдет — далекий город был как бы один в мире, отгороженный от всего огромным пространством.

— Будем спать, — сказал Михась, забираясь под ватное одеяло.

Спать хотелось, но заснуть он не мог, — не давала покоя мысль: а выдержит ли? Ведь мороз здесь такой, что даже зубы мерзнут, а все металлическое сразу покрывается инеем. Вера в себя, которую он ощущал в деревне, понемногу утрачивалась. И это больше всего беспокоило Михася. Но нет, он все равно не побежит отсюда, как это делают некоторые, — с ними, хотя и редко, он встречался в пригородном поезде. Будет держаться! И хлопцы не спали — их, наверно, беспокоило то же самое. Он слышал, как они встревоженно перешептывались в темноте. Но длинная дорога, волнения и хлопоты все же взяли свое. Михась крепко заснул. Этот первый сон на северной земле был тяжелым, неспокойным. Михась часто просыпался, а за окнами стояла все та же ночь и светили фонари.

На следующий день им выдали аванс и спецодежду. С этого и началась вначале казавшаяся какой-то невероятной жизнь, в которой день и ночь отмеривали только часовая стрелка и календарь. К тому же время тут считалось по-своему, по меридиану. Можно было одуреть от электрического света, который заменял день.