В небе Чукотки. Записки полярного летчика

Ничто не предвещало беды. Густо–синее на севере, небо в зените было зеленовато–серым и все больше голубело к югу. У самого горизонта в голубизну вливались желтовато–оранжевые полосы. Там, за горизонтом, идет над землей солнце, и люди видят его. Сегодня он прилетит в Кресты, вероятно, после захода, но зато завтра наверняка увидит восход.

Мотор работал отлично, приборы доносили, что все и порядке. Буторин приблизил к глазам планшет с картами и стал сличать ее с местностью. Но уже через пять минут отказался от попытки найти какой–либо ориентир хаотическом переплетении впадин и холмов, вьющихся лощин и буераков. Надо выдерживать компасный курс и ждать Амгуэму, потом идти от нее через горы курсом на «чистый юг» — так говорил Богданов.

Видимость была хорошей: километров десять, а то и пятнадцать. Земля, покрытая снегом, отражала свет неба, снег казался дымчато–голубоватым, темнее в (кладках местности и светлее на буграх.

Минут через тридцать местность под самолетом стала холмистой, справа смутно прорисовывался гористый рельеф, под углом к маршруту приближалась река. Буторин вновь взял планшет с картой, отыскал на ней белое пятно, на котором пунктиром была намечена река. Амгуэма, решил Буторин. Всякая определенность отрадна человеку, и Буторин чуть изменил курс, чтобы скорее выйти на реку.

Вот и она. От основного русла отделялись рукава, на берегах появились щеточки кустарника, на поворотах белели ровные площадки отмелей.

Пока все шло по плану, и Буторину было спокойно. Он оглянулся на Волобуева, и тот показал ему большой палец своей меховой рукавицы.

Буторин стал набирать высоту до двух тысяч метров, чтобы перейти через хребет, и одновременно прислушивался в работу мотора. Для летчика шум мотора не хаос звуков. Он улавливает малейшие перемены в звучании мотора, винта и расчалок. Ничто не вызывало сомнений, и это наполняло сердце уверенностью.

На небе появились пленки и полосы редкой верхней облачности, набор высоты пришлось прекратить на тысяче девятистах метрах. Этого хватит, подумал Буторин. Богданов говорил, что самые высокие вершины не превышают 1750 метров.

Прошло еще полчаса. Видимость стала несколько хуже, но еще хорошо просматривались кустарник, обрывы берега, склоны сопок.

А вот и то самое место, где река, стесненная невысокими сопками с обеих сторон, выходит на равнин единым руслом. Скоро она повернет к западу, и не будет от нее уходить на юг, вновь вспомнил Буторин наставления Богданова.

Но река вроде бы не собиралась сворачивать. Она по–прежнему уходила в светлеющую даль, и никак гор видно не было.

Буторин взглянул на компас — он показывал 250 градусов вместо 220. Постучал пальцем по стеклу стрелка не среагировала. Тогда он сделал небольшие довороты влево–вправо и убедился, что стрелка ходит за самолетом. Но почему же курс изменился до поворота реки? Может, здесь аномалия, подумал Буторин, Ему стало впервые беспокойно, и он оглянулся на Волобуева. Но тот смотрел в светлую сторону горизонте и не заметил беспокойства летчика. А Буторин устыдился. Ему, лучшему летчику отряда, командир доверил этот ответственный перелет, а он ведет себя, как дите потерявшее сосок материнской груди.

На мгновение подумалось: а не вернуться ли в Ванкарем? Но он тут же отбросил эту мысль. Когда он туда вернется, уже будет ночь. Посадка в ванкаремские заструги — верная поломка машины. А пока ведь ничего явно опасного нет.

Облака стали снижаться, заставляя Буторина уменьшать высоту полета. Но у него все время было ощущение, что облачность вот–вот кончится и снова станет ясно.

Стало заметно темнее, и Буторин уже не смог рас–смотреть, что показывал компас. Но ему казалось и так все ясным: залив Креста остается слева, ему надо выйти на лучшую видимость и развернуться на юг. Такой ориентир, как залив, не пропустишь. Была бы только погода. Вот сейчас он пройдет еще немного по реке повернет, еще немного…

Тем временем видимость утратила свою четкость полоска кустарника, очертания каких–то мысов слева и справа размылись, и только впереди еще светлела полоса, давая ощущение горизонта.

Стало жарко и тревожно. Буторин не знал, как лучше поступить в этой ситуации. А пока он колебался, самолет летел. Как–то внезапно исчез и белый просвет впереди. Буторин подумал, что попал в нижнюю кромку облачности, и резко сбросил высоту до 300 метров. Но видимость не улучшилась.

Буторин круто повернул машину влево, к югу, и дал газ для набора высоты. Видимости не стало совсем, и он перенес взгляд в кабину, пытаясь присмотреться и «пионеру», чтобы по нему вести машину в облаках.

В этот момент что–то ударило по правой лыже, самолет резко клюнул, послышался треск пропеллера, мотор дал перебои и смолк. Чувствуя, что свершается непоправимое, Буторин инстинктивно взял ручку на себя, но самолет, содрогаясь и подламывая ноги, скрежетал уже брюхом по камням. В пробитый пол кабины ударили фонтаны снега. Задрав нос и завалившись на левое крыло, самолет замер.