В небе Чукотки. Записки полярного летчика

— Миша! А в Москве сейчас еще день не кончился. Люди собираются по домам, к теплу, идут в театры. Что–то наши женушки поделывают?

— Моя сейчас, наверное, бежит из института, ее ждет Сережка. Славный малый, я тебе скажу. Ему еще трех нет, а он уже отверткой и плоскогубцами орудует.

— Да, твоей Татьяне сейчас трудно. Когда она кончает?

— Да, наверное, принялась за диплом. Она у меня нефтяник. Как–то я ей говорю: «Как же мы с тобой друг за другом угонимся? Нефть на Кавказе, а я в Арктике?» — «А я, — говорит, — из переработчиков переключусь в экономисты. Горючее и самолеты всегда рядом!»

— Это она правильно придумала. А моя мечта стать филологом.

Задумались каждый о своем. Неожиданно Митя переменил тему:

— Вот так–то, друже! О приключениях в Арктике хорошо читать в теплой комнате, а не испытывать их на себе. Нас бросили сюда, как щенков в воду, выплывешь — твое счастье, будешь жить!.. Хотя бы лекции прочитали, что здесь недостаточно только летать, но еще и жить надо умеючи. Что нельзя летать без топора и палатки. Нам повезло, еще что лес рядом. Сели бы в тундре…

Митя умолк, не закончив фразы. На его отрешенном лице играли скользкие блики огня. Он, как и я, непрерывно ежился и, попеременно держа ноги над костром, шевелил пальцами в валенках. Я видел, как при этом двигались его коленки.

— В прошлом году, Митя, мне пришлось прочитать биографию Амундсена. Вот, я тебе скажу, глыба, а не человек! Там приводятся его слова, что исследователь не стремится к приключениям. Они являются результатом незнания или просчетов…

— Незнание — это верно, но в нашем случае больше всего легкомыслия. Да и какие мы исследователи! — перебил меня Митя.

— А кто же?

— Иждивенцы мы, вот кто! Ты только вспомни, какими аристократами мы были! Нас одевали, кормили, регламентировали каждый шаг, чтобы, не дай бог, не перетрудились, не ушиблись. Тьфу! А вот думать учили плохо! — Митя загорячился, даже привстал. — Вот я сказал тебе, что бросили, как щенят, а ведь это тоже рефлекс иждивенчества. Видишь ли, меня не научили, что в Арктике надо тепло одеваться, что надо летать с топором и палаткой. А кто твоего Амундсена учил? Кто инструктировал его, как брать Южный полюс? — Митя воспламенился, и теперь его самокритика не скоро превратится. Он встал надо мной в позу оратора и махал кулаками в угрожающей близости к моему носу.

— Переведи дух, Дмитрий Филимонович! Я сдаюсь. И костер гаснет. Хочешь не хочешь, а надо лезть в гробы.

«ЮБКА»

Митя сник, зябко поежился, молча постоял надо мной и направился к лесу. Там, с остервенением ломая неподдающиеся ветки, со злостью приговаривал:

— Так тебе, идиоту, и надо. Будешь знать цену палатке!

Вдруг он остановился и ударил себя кулаком по лбу. Обернувшись ко мне, взволнованно, будто нашел клад, осевшим голосом просипел:

— Слушай, у нас же есть палатка!

Уж не начинает ли заговариваться? Но к Мите возвратился голос, и он заорал так, что с ближайших кустов посыпался иней.

— Юбка!

Меня словно током ударило. На мгновение даже жарко стало. В самом деле, как мы раньше не сообразили?

От одной мысли о тепле лес показался не таким угрюмым и мороз не таким зверским. С новой энергией мы обломали кустарник и снесли ветки к костру, Я принялся экономно укладывать их, чтобы только поддержать огонь, а Митя принялся разводить примус.

«Юбкой» у нас именовалась придуманная Водопьяновым надшивка к нижней части моторного чехла. Брезентовое полотно в виде кольца, опущенное до земли, предназначалось для защиты примуса от задувания ветром при подогреве мотора.

Но на практике Митина идея оказалась не очень–то плодотворной. «Юбка» прикрывала пространство около квадратного метра. Середину занимал горящий примус. Лежать не хватало длины, стоять — не было высоты. Можно было только дремать, сидя на ящике со сгущенкой. Но нас одолевал сон, и мы падали на примус. Один раз я даже погасил его, схватившись за горелку. Наконец додумались: сняли нижний капот мотора, к открывшимся лонжеронам привязали веревочные лямки. Пропустив их под мышки, мы могли дремать, не падая.

Однако примус быстро сжигал кислород в этом тесном пространстве, и воздух становился угарным. Кроме того, ноги все равно не отходили, так как плюсовая температура держалась лишь на высоте пояса.

Так, бесконечно долго, в угарном полузабытьи, выбегая на мороз, чтобы размять коченеющие ноги и подышать свежим воздухом, коротали мы эту первую ночь. Разбуженный нами на вахту Денисыч, подложив один раз хворосту, уснул, и костер погас. Пришлось разводить его из тлеющих угольков.

Когда в очередной раз я вылез из–под «юбки», одурманенный угаром, то увидел, что туман рассеялся, в сереющем небе тают звезды.