В небе Кавказа

Дзусов сочувственно улыбнулся. Действительно, есть о чем поразмышлять этому в двадцать четыре года поседевшему летчику, который участвовал без малого в сотне воздушных боев, произвел более трехсот вылетов, сбил 22 самолета противника и в общей сложности на всех самолетах налетал семьсот четырнадцать часов.

— Сколько вы налетали на «аэрокобрах»? — спросил Дзусов.

— Сто пятьдесят часов!

— Вот и хорошо. Опыт имеется. Доставите эту самую «кобру» чин-чином.

— Не впервой, знакомое дело!

— И все-таки нет, не все ты сказал, Николай, о чем думаешь, — перешел полковник на «ты», назвал его по имени, что случалось с ним очень редко. — А думаешь ты о том, свидимся ли мы? Не так ли?

— Товарищ гвардии полковник! Так точно! Думаю! Но я верю, что где бы ни были, где бы ни летали, встретиться мы должны в Берлине. Все дороги сейчас ведут туда! К победе!

Командир дивизии подошел к летчикам, пожал им руки и сказал:

— Вы свободны!

* * *

Полковник Дзусов задернул карту шторкой и подошел к телефону:

— Александра Ивановича Покрышкина ко мне!

Когда тот — уверенный, бравый — появился в дверях, Дзусов произнес:

— Нам придется расстаться; это уже после моего возвращения из Москвы. Приказ получен: вы назначаетесь командиром дивизии.

— Ясно. Какие будут распоряжения сейчас, пока передача дивизии не состоялась?

— Проследите за полетом пятерки Лавицкого. Они должны вернуться с «аэрокобрами».

— Есть проследить!

Позднее Ибрагим Магометович вспоминал:

— Я выше там всяких предчувствий, сантиментов. Но улетал тогда в столицу с большим трудом. Ведь уже, по существу, расставался с дивизией, в которой были все мои радости и боли, с Александром Покрышкиным, Дмитрием и Борисом Глинками, десятками других летчиков, ставшими для меня близкими и дорогими. Впервые в жизни я летел в Москву как пассажир на «ЛИ-2». И все думалось: как там начнут новые бои мои питомцы, и почему-то возвращался мысленно к пятерке Лавицкого и, честно говоря, был уверен — видел я Лавицкого в последний раз. И эта мысль настигала меня всякий раз, когда я возвращался к воспоминаниям о делах летчиков.

Я верил им, знал, что «аэрокобра» в целом-то неплохой самолет. И все-таки это была далеко не первоклассная машина. Ведь в дивизии было известно, что «аэрокобра» не выходит из штопора. Наши асы справлялись с этим недостатком, и никто из летчиков не покидал машину, если она срывалась в штопор, и как-то выкручивались. Мужество и самообладание делали свое дело. Приземлялись благополучно. То есть не было случая, после которого мы бы основательно задумались над этим ее недостатком. И вот в этой самой «аэрокобре» погиб Лавицкий.

А жизнь остается прекрасной всегда…

Слова этой песни, несколько переиначенной на свой лад, Николай Лавицкий любил повторять.

10 марта 1944 года, когда самолеты оторвались от взлетной полосы аэродрома в Кумторкале, он пропел своим ведомым: «А жизнь остается прекрасной всегда, хоть старишься ты или молод, но каждой весной меня тянет сюда… в Баку, в Аджекабул — мой солнечный город».

Затем раздалась четкая команда Лавицкого:

— Следуем по маршруту Аджекабул — Черниговка. Ориентир — железная дорога.

Самолеты взвились вверх.

Николай летел, пел и пел все тот же куплет — о маленьком городе Аджекабуле:

А жизнь остается прекрасной всегда,
Хоть старишься ты или молод…

Где-то справа и позади остался Каспий. Слева вздымались отроги Главного Кавказского хребта, а впереди — еще на приличном расстоянии — знакомые очертания Гудермесского хребта. Еще дальше — серебристая лента Терека, ближе — разливы Сунжи.

И каким-то чутьем, выработавшимся за годы летной жизни, он вдруг ощутил: что-то случилось с мотором самолета.

— Мотор тянет плохо! — услышали в шлемофонах ведомые.

Да! Сомнений не оставалось. Двигатель не работает как надо. Падает тяга. Самолет теряет скорость. Николай внимательно осматривает кабину. Тут вроде бы все в порядке. А там, за стеклом, под левой плоскостью вроде бы дымок. А вот показались тонкие язычки огня. Взгляд на приборы. Высота 1500 метров.

Лавицкий пытается увеличить скорость, чтобы сбить пламя. На некоторое время оно исчезло. Но вот появилось снова. Яркие язычки лижут плоскость. — Высота — 300! А пламя уже в кабине! Жжет ноги. Бьет в лицо.

Внизу — Гудермес. Станция, а на ней железнодорожные составы. Самолет летит, нет, не летит, а уже почти падает на составы.

Лавицкий задыхается в пламени. Только бы не потерять сознание. Неимоверными усилиями, так что хрустит в позвоночнике, удерживает машину в горизонтальном полете.

В голове проносится: «Если свалюсь на крыло, конец». И ему удается сделать все, чтобы самолет планировал туда, где виднелось вспаханное поле. А внизу — прямо под истребителем — идет железнодорожный состав. За ним на небольшом расстоянии — другой. «Воинские!