В небе Китая. 1937–1940.

Банкеты в Китае приняты. На эти банкеты приглашались гости: чиновники местной администрации и дамы. Однажды после удачного вылета бомбардировщиков с истребителями — на Янцзы у Нанкина потопили несколько канонерок и барж с войсками — в литпшэ Наньчана был устроен такой банкет-ужин.

В этот раз моей соседкой за столом оказалась молодая китаянка в платье по последней парижской моде. Говорила она по-французски свободно. Мне пришлось извлекать из арсенала памяти уцелевшие слова, обороты, отдельные фразы и так поддерживать «светский» разговор. На вопрос, как меня зовут, назвал первое пришедшее в голову украинское слово — Левада. Она тут же расчленила его на китайский манер «Ле-ва-да» и нашла, что это очень мило. Подумал: мило, если это только пустое любопытство. И вспомнилось. В Ханькоу иногда можно было увидеть молодую, лет 30, красивую женщину, с золотистой копной волос. Звалась она Сокольской. Была женой 70-летнего португальского посланника и, как говорили, проявляла нездоровый интерес к добровольцам-летчикам.

Белогвардейские эмигранты под видом «соотечественников па чужбине» искали сближения с нами, приглашали в свои клубы, библиотеки, но эти «невинные» приглашения мы решительно Отклоняли.

И «мистер Левада» было сохранено для общения с внешним, не своим кругом лиц.

Тосты следовали за тостами. Захар Плотников, сидевший за столом визави, ушел спать. За окнами в саду бушевала гроза, сверкали молнии, ветер раскачивал деревья, хлестал тропический ливень.

…Утром до завтрака все собрались в холле. Ни у кого ни па; Голове, ни в руках не было шляп. Переговаривались:

— Ты не видел моей шляпы?

— Да я и своей не найду.

— Куда она могла запропаститься?

Помалкивал один Захар. В это время в дверях появился ки таец-садовник. Вид у него был обескураженный, смущенный. В обеих его руках, как связка рыб у рыбака или охотничьи трофеи у охотника, были наши шляпы. Но в каком виде?! Извалянные, мокрые, в песке! Обращаясь к нам, китаец повторял всего два слова:

— Мистер! Лимо (шляпа)!

Нам стало смешно. Все поняли, что это проделка Захара. Он давно уже иронически присматривался к нашему «джентльменскому» виду, не мог никак привыкнуть к нему, а вечером, 'уйдя с банкета пораньше, выбросил наши шляпы за окно. После этого многие перешли на береты, практичные и удобные при на шей работе.

В этом же клубе иногда бывало кино. Здесь на киносеансе, произошла еще одна встреча с соотечественницей.

В Наньчане жила семья сына Чан Кайши. Командующий;

Национально-революционной армией гуанчжоуского правительства Чан Кайши в апреле 1927 г. произвел контрреволюционный переворот. Сын его в ту пору учился и работал в Советском Союзе. Он публично в печати осудил контрреволюционную деятельность отца и порвал с ним отношения. Поверила его заявлению общественность, поверила ему и русская девушка с Урала. Сейчас она ждала киносеанса. Рядом — два русоголовых мальчика восьми-девяти лет с косым разрезом глаз и оливковьм цветом лица.

Услышав русскую речь, она охотно вступила в разговор. Раз говаривали обо всем и ни о чем. Чувствовалось, что собеседница просто упивается звуками родной речи. Говорили о природе Китая, тропической растительности, бамбуковых рощах. Кто-то вспомнил Уральские горы и сосны. По ее лицу пробежала тень.

Сорвалась фраза:

— Что вспоминать далекое, невозвратное! Видите? Двое бегают. Куда от них теперь денешься?

…В зале погас свет. На экране замелькали кадры.

IV

Июнь. Участились налеты японцев на Гуанчжоу. Истребительная группа на юге была малочисленной и не могла эффективно противодействовать противнику. Поэтому было решено усилить гуанчжоускую группу. Нам предстояло перелететь в Гуанчжоу и нанести штурмовой удар по аэродрому на одном из островков близ порта Аомынь (Макао).

Вылетели рано. Впереди три промежуточные посадки с дозаправкой. Первая посадка — в пров. Цзянси, аэродром Цзиань.

Девушки и парни с приветливыми лицами южан приветствовали нас русскими революционными песнями, заботились о пас, старались предупреждать паши желания, но мы спешили. За правка окончена — и в путь. Придерживаясь русла р. Ганьцзян, пробивавшейся сквозь Южно-Китайские горы на север, мы летели к ее истокам на юг. Последний этап. Пересекаем 30-ю параллель.

Тропик Рака. Впереди Гуанчжоу — колыбель китайской революции. Взгляд влево. Восточный пригород Гуанчжоу. Вдали, в пурпурных лучах заходящего солнца, — зеленый холм с сооружением на вершине. Постройка с приподнятой по углам кровлей одновременно напоминала и мавзолей и пагоду. Это Хуанхуаган (Холм желтых цветов). Там погребены 72 из 130 «отчаянных» — героев апрельского вооруженного восстания 1911 г.[47].

Мысль невольно переносится к берегам Янцзы, где эти же лучи озаряют пурпурные холмы у Нанкина, где высится мавзолей Сунь Ятсена и 600 ступеней к нему.

Солнце упало па горизонт. День угасал. Быстро сгущались сумерки. Вот и Гуанчжоу.