В негодяя стрелять приятно

– У меня причуда одна есть. – Старик поводил рукой и опустился на диван, опершись на серебряный набалдашник стека, хлебнул виски. – Видишь, я уже в твоем доме и во дворе все дорожки изучил. Хожу по ним, как зрячий, палочкой не стучу. Значит, собираться пора в дорогу. Настало время и других корешей проведать. Жизнь-то мне финальный срок отмерила. Это за решеткой знаешь, когда последний звонок прозвенит. А тут он может и раньше над головой грянуть. Небесный прокурор строгий, от него в несознанку не уйдешь. За все спросит, даже за то, о чем ты сам думать забыл. Поживешь с мое, если повезет, и сам поймешь. Да и стремно в ваших краях скоро будет.

– С чего ты взял? – Жадобин даже виски поперхнулся.

– Чувствую я это, Жадоба. Нюх меня никогда еще не подводил. На зоне я уже за день понимал, что завтра шмон случится, и никогда не ошибался. Еще «хозяин» о нем и сам подумать не успевал, а я уже чувствовал.

– Вот ты, Паша, всего в жизни достичь мог. И в законные тебя короновали заслуженно, не за деньги. А живешь – ни двора, ни кола. И вроде счастлив. А у меня и бабок немерено, и развернулся дальше некуда. А спокойствия на душе нет. По годам о смерти думать рано, но дыхание ее чувствую. Вот и ты об этом говоришь, раз уехать собрался.

– Я по «понятиям» живу, потому и в ладах с самим собой, – усмехнулся законный. – А ты мечешься, сам не знаешь, чего тебе надо. Вот очко и играет.

– А что ты о Сивом думаешь? Он такой, как ты, или такой, как я? – Захмелевший Жадобин подался вперед. – Ты же с ним последние годы чалился. Скажи, менты его ссучить не могли?

– Сивого? Ссучить? Нет, не могли. Не тот он человек. – Стоматолог повертел в руках бамбуковый стек, а затем неторопливо снял солнцезащитные очки в золотой оправе. – Теперь мне в глаза посмотри, только внимательно.

Жадоба заглянул в выцветшие, как знойное летнее небо, глаза законного. Правый был абсолютно мертв. А вот в левом глазу зрачок пульсировал, реагируя на свет.

– Так ты зрячий? А как же тебя по состоянию здоровья…

– Значит, и тебя развел, – усмехнулся Стоматолог. – Чалился я с одним лепилой – профессор-окулист, за взятки загремел. Он такие чудеса творил… У меня выбора не оставалось: или за решеткой дни кончать, или рискнуть. Ложкой мне под веко залез и глазной нерв передавил. Обещал, что зрение восстановится. Вот меня на УДО и выпустили, как безнадежно слепого. Через полгода на один глаз оклемался. Только лепила, я и ты теперь об этом знаем. А говорю я тебе это потому, что не совсем узнал Сивого.

– Это как не совсем? – не понял Жадоба.

– Глазом смотрю, рукой лицо щупаю – вроде он. А душой, сердцем, – законный приложил тонкие пальцы «щипача» к груди, – вроде и другой человек.

– Так что ж ты мне сразу не сказал?

– А ты и не спрашивал… – Законный допил виски, отставил стакан, промокнул губы шелковым платком. – Пойду я, Жадоба.

– Куда ты? Ночь на дворе. Я тебе водилу дам, куда хочешь завезет. Хоть неделю с ним езди.

Законный вновь надел солнцезащитные очки.

– Я б еще вечером уехал, да тебя ждал. Предупредить хотел, что скоро стремно в ваших краях будет. А за меня не беспокойся. Пацаны надежные с тачкой на шоссе ждут. Они и подхватят. Заждались уже.

И, постукивая перед собой стеком, Паша-Стоматолог вышел из дому.

Жадоба сидел, подперев голову руками, и пьяно бормотал:

– Значит, Сивый?..

Главарь банды качнулся, а потом что было силы врезал кулаком по столешнице – так, что даже пустые стаканы подпрыгнули.

* * *

Мулатка лежала, смотрела на потолок и никак не могла заснуть. Она не понимала, почему новый хозяин не обращает на нее внимания, хотя поначалу был так добр к ней. Что она, хуже других? Она же готова любить его, ласкать и ничего не требовать взамен. А он избегает ее, даже когда она сама готова нырнуть к нему в постель. И вновь его не было дома больше суток – не сказал, куда уезжает, когда вернется. А ведь она уже второй раз ужин готовит. Нельзя же подать разогретое, нужно только свежее. На кухне и кастрюля стояла с рыбой по-гречески, закутанная в полотенце, чтобы сохранить тепло.

Лунный свет пробивался сквозь неплотно сдвинутые занавески. Девушка лежала, отбросив одеяло, подставив призрачно-мертвенному свету свое обнаженное тело. Уже в который раз в мыслях она представляла, как вернется ее покровитель, как она обнимет его, повиснет на шее и уже не даст себя оттолкнуть. Вера и слова подобрала, которые скажет ему: самые нежные, самые ласковые – каких еще никому не говорила в жизни. А вот сегодня произнесет.

Вдалеке послышался еле различимый звук автомобильного двигателя. За эту ночь с десяток машин проезжали – и все мимо. Звук приближался, нарастал, а затем по потолку комнаты скользнул свет фар. Замолк двигатель.

– Приехал, – прошептала мулатка и испугалась, что забудет ласковые слова, скажет что-то не то.

Путаясь в рукавах махрового халата, она на цыпочках подбежала к входной двери, замерла.

«Он не хочет меня будить, потому и ступает так тихо. Достанет ключ, а дверь уже отперта. Боже, ну, почему я так волнуюсь? Ведь это так просто – обнять и сказать…»