В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 - 1930 г.г.

10 октября почти все закончено, и русские рабочие переселяются в зимовье. На следующий день переезжаем и мы. Очень приятно после холодной и тесной палатки сидеть в тепле, спать раздевшись. Изба сложена так хорошо, что хотя ночью мы не топим, к утру температура +10 градусов. Чтобы не так выдува ло, на ночь окна вместо ставен закрываются сенными потниками — "бото".

Избушка внутри имеет несколько мрачный вид, как и всякое северное зимовье, но все, кому приходилось жить в таких зимовьях, вспоминают потом с удовольствием широкие нары, ружья по стенам, одежду, развешанную у раскаленной докрас на печки, свет свечей, рассеивающийся среди темных бревен стен.

10-го привели оставшихся на последней стоянке лошадей. Пятидневный отдых им нисколько не помог — наоборот, они на вид еще более тощи, чем раньше. Очевидно, сухая трава совер шенно не может восстановить силы лошадей, не привыкших к суровым условиям. Простуженная лошадь пала.

В течение нескольких дней, остающихся до отъезда, я распродаю наиболее слабых лошадей в обмен на мясо, масло, теплые шапки, рукавицы, заячьи одеяла. Ни шуб, ни меховых сапог здесь достать нельзя, и придется прислать их из Оймякона.

В зимовье постоянное оживление: мы готовимся к отъезду, а остающиеся всячески усовершенствуют свое жилище. Нам на дорогу пекут лепешки: вот уже больше двух месяцев, как кон чились сухари, и мы живем на лепешках. Заводят пресное тесто, иногда прибавляя для пышности соду, и пекут на сково родках…

Наконец Петр Атласов приносит весть, что стала Индигирка.

Со мной в Оймякон поедут Салищев и трое якутов, кроме Афанасия, который остается на Эльги как переводчик — он немного знает по-русски.

Мы оставляем почти все продукты: муку, табак, сахар. Им хватит на месяц, а за это время я надеюсь прислать на оленях новые запасы. Масло и мясо они достанут здесь, а за спичками и солью отправят Афанасия в Тарын-Юряхскую факторию.

На Полюсе холода

15 октября мы выступаем. Под вьюки и для людей выбираются лучшие лошади. Кони, привычные к горам, за десять дней отдыха на сухой траве поправились. На них выросла густая зимняя шерсть, и они от этого кажутся еще толще.

Остающиеся в зимовье провожают нас с несколько сжавшимся сердцем. И нам жалко покидать эту приземистую избушку в густом лесу — в ней так тепло и уютно.

В юрте Петра Слепцова — прощальный чай. Нам подают лепешки и хаяк. Хаяк — это смесь масла с молоком (иногда с добавлением воды), сбитая и замороженная. Он подается расколотым на куски и превосходен на вкус, когда примесь во ды в нем незначительна. В комнате хаяк не скоро тает, если заморожен при температуре ниже 30 градусов, и с горячим чаем особенно приятен. На днях Слепцов прислал нам в качестве "кэси" по кругу хаяка и мороженых сливок.

У юрты Слепцова на одной из наших лучших лошадей нас встречает Федор. Лошадь оседлана богатым якутским седлом с серебряными инкрустациями и с черным чепраком.

Наши лошади собраны, их всего тридцать три. Мои глаза останавливаются на Карьке — эта "лешева скотина" опять нас будет задерживать своими хитростями и прятаться в лесу. Но Федор смотрит на нее восторженными глазами: в Якутии очень редки темные лошади, вороных совсем нет, а карие, которых называют вороными, считаются первоклассными. И Федор с не которым волнением спрашивает, сколько я хочу за Карьку. Я отвечаю: "Бир мэхак" ("Один мешок" — сто рублей; сто — по-якутски "сюс", но для денег употребляется слово "мешок"), и Карька переходит к Федору, к обоюдной радости.

Сборы задержали нас, уже поздно, и поэтому мы быстро идем вперед. Иннокентий гонит табун в двадцать голов; лошади все время отбегают в сторону, в луга, и Иннокентий гоняется за ними с криками. Он умеет, как никто, дико взвизгнуть, гоняя лошадь, так что жутко становится в лесу.

Сегодня мы доходим до конца эльгинского расширения уже в темноте. Ноги в сапогах деревенеют от холода. Несмотря на солнце, уже 26 градусов мороза. Издалека видны искры, сно пом выбивающиеся из трубы юрты, где мы должны ночевать; кажется, что никогда не доедем.

Наконец вот и изгородь. Ворота гостеприимно распахнуты; с трудом слезаешь с седла, привязываешь коня к "сергэ" — точеному столбу во дворе. Нагнувшись, входишь в юрту, — она полна якутами, стоящими у камина. Но все они стоят спиной к огню: у якутов не принято греться, глядя мечтательно в струящееся пламя. Огонь в камине силен, и на него даже больно смотреть.

Трудно передать, как приятно после мороза погреться у камина, зная при этом, что лошади стоят в загоне, им дано сено и не надо заботиться об их судьбе.

Начиная е этого дня, Федор в счет уплаты за Карьку доставал нам на каждом ночлеге сено. Повидимому, и в Оймяконской долине он также имел много должников.

Обычно путешествующий якут не покупает сена: летом лошадь его пасется на подножном корму, а зимой во всякой юрте не только накормят самого, но и лошадь, Для юрт, стоя щих на оживленных дорогах, это тяжелая повинность.