В некотором царстве… Сказки Агасфера

Впрочем, Вечный Жид или Ангел Хранитель – кто же разберётся в таких тонких материях! Наше дело не рассуждать, а припомнить кое-что из рассказанного Домной Карповной. А истории, здесь предложенные, слышаны в разное время разными людьми от неё самой. И это ещё одно подтверждение смелой догадки о сверхъестественном происхождении Домны Карповны. Потому что охват историй таков, что делается совершенно очевидным: обычному человеку знать столько попросту не под силу. А то, что Домна Карповна знакома с каждым, о ком пойдёт ниже речь, в этом нет никаких сомнений. Каждая новая глава нашего достовернейшего повествования названа именем очередного знакомца Домны Карповны, потому что Домна Карповна никогда ничего не выдумывает и рассказывает только о том, что видела или слышала сама.

Но читатель и сам рано или поздно во всём разберётся. В том числе, поймёт, правомерна ли наша догадка относительно Домны Карповны или следует искать другого ответа на вопрос о её происхождении. Ведь может статься, что она только сродни Ангелу Хранителю или Вечному Жиду, с той разницей в последнем случае, что не таскается по белу свету, а предпочитает жить в Москве. И не знает наверняка о долготе своих дней.

Зато сколько она всё-таки знает! Поистине, миру не вместить написанных книг, если записывать всё, что может порассказать Домна Карповна. Приведём лишь одну такую историю… Хотя только соберёшься рассказать одну какую-нибудь историю, как тотчас вспоминаешь ещё что-нибудь исключительное и уже нипочём не можешь удержаться, чтобы не облегчить душу новым рассказом. На самых последних словах память, как загулявший купчишка сторублёвку, непременно выбросит новый анекдот.

Так что начнём по порядку. Уж лучше рассказывать, пока память не утомится и не надоест излагать, чтобы потом не жаловаться и не мучиться сознанием того, что вот-де самого главного и не рассказали.

Начнём же, как и положено, с зимы.

Марфа Расторгуева

Как обычно в канун Рождества, ангелы уже начистили звёзды до блеска. А в тот год звёзды горели так ярко, что смотреть на них не было никакой возможности. Стоило только поднять голову кверху, как глаза тотчас начинали слезиться. Звёзды так плотно, так густо расположились на небе, что даже луна терялась среди них и казалась каким-нибудь звёздным сгустком. И, наверное, только один человек на всей Москве мог смотреть, не мигая, на небо даже в такую необыкновенно яркую ночь.

Фома Фокич слыл человеком странным. Кое-кто даже называл его колдуном, потому что никто не знал, чем живёт Фома Фокич. А кроме того, жил он уединённо и не где-нибудь, а в Лефортово. Говорил он мало, болтовне с соседом предпочитал беседы с живностью, обильно населявшей его двор. Разномастных кошек было такое множество, что когда иные из них уходили и возвращались вновь, никак нельзя было разобрать, те же самые это кошки или вовсе другие. Два чёрных пса, огромных и лохматых как лешие, сторожили двор. И стоило остановиться кому-то на улице рядом с воротами, как псы поднимали такой страшный лай, что замешкавшемуся прохожему хотелось только одного: поскорее убраться восвояси и никогда уже более не оказываться рядом со страшными воротами дома Фомы Фокича Расторгуева.

А уж птиц рядом с домом было и вовсе несметное количество. Зимой к воронам, воробьям и галкам присоединялись снегири, синицы и свиристели. Снегири скромничали и, нахохлившись, жались друг к дружке на голых, растопыренных от мороза ветках. Синицы, хоть и не такие наглые, как воробьи, но всё же оказывались побойчее и, присаживаясь на наличник, заглядывали в окно, как бы напоминая, что пора подсыпать зёрен и вывесить новый кусочек сала, потому что прежний вороны уже третьего дня утащили в неизвестном направлении.

Весной появлялись грачи и скворцы, залетал зяблик, а то и жаворонок, переливчатая песня которого порой доносилась до слуха. Рассыпались по веткам дрозды, и откуда-то из зарослей черёмухи и бузины, сплетшихся в непролазную чащу в самом дальнем углу двора, вылетала соловьиная песня – да, да, та самая, с посвистом и прищёлкиванием.

Говорили даже, что видели, как прилетала на двор к Фоме Фокичу сорока, и слышали, якобы, её глупую трескотню. Но это уже совершенно невозможное измышление, ведь всем известно, что сорока не живёт на Москве после того, как украла у постника просвиру.

Что уж говорить о неугомонных курах, кудахтавших без умолку и разбредавшихся по двору, как блохи по старой, немытой рубахе…