В неладах

— Ты ужъ давно весь перепутался. Ты ужъ давно весь изъ векселей и торговыхъ книгъ. Вмѣсто глазъ у тебя костяжки отъ счетовъ… — насмѣшливо произнесла жена.

— Оставь, Грушенька, брось, — мягко произнесъ Потроховъ и обратился къ кухаркѣ:- Обѣдать будемъ въ два часа. Я самъ буду обѣдать. Къ обѣду супъ съ клецками, осетрину горячую и тетерьку.

— Куда это вамъ такую уйму? — отвѣчала кухарка, привыкшая къ двумъ блюдамъ, такъ какъ Аграфена Степановна, обѣдавъ всегда одна, аппетитомъ не отличалась. — Да и не успѣть теперь. Двѣнадцатаго половина.

— Боже мой, двѣнадцатаго половина! — засуетился Потроховъ. — А ты не разсуждать! Чтобы было все сдѣлано! Вотъ на расходы! — крикнулъ онъ кухаркѣ, кинувъ три рубля. — Прощай, Грушенька.

Онъ наклонился къ женѣ, чтобы поцѣловать ее. Она оттолкнула его и онъ чмокнулъ въ воздухъ.

— Даже при кухаркѣ… Ахъ, баба! — вздохнулъ Потроховъ и побѣжалъ въ прихожую одѣваться.

Черезъ двѣ минуты онъ летѣлъ на извозчикѣ въ лавку.

IV

Когда Потроховъ вернулся домой, еще двухъ часовъ не было. Взбираясь по лѣстницѣ, онъ перепрыгивалъ черезъ ступеньку, запыхался, былъ весь красный и потный. Въ рукѣ его былъ горшечекъ съ свѣжей икрой, въ карманѣ билетъ на ложу въ Александринскій театръ. Онъ успѣлъ расцѣнить полученный вчера вечеромъ товаръ, побывалъ въ гостиницѣ у агента и сдѣлалъ заказъ на новый товаръ. Успѣлъ онъ послать за ложей, успѣлъ послать изъ лавки за икрой, но забылъ сказать, что сегодня срокъ векселю въ двѣсти рублей и не только не далъ приказчикамъ на это денегъ, но даже выбралъ все и изъ кассы отъ утренней выручки, оставивъ только мелочь на сдачу. Объ этомъ онъ вспомнилъ только тогда, когда взялся за ручку звонка у своей квартиры. Его какъ обухомъ ударило но головѣ.

«А вдругъ какъ протестуютъ вексель у нотаріуса? — мелькнуло у него въ головѣ. — Скандалъ, по всѣмъ байкамъ скандалъ! Остановятъ кредитъ… разговоры… Каково это для торговаго человѣка! Я изъ-за чего? Изъ-за капризовъ жены».

Онъ перевелъ духъ и сталъ утѣшать себя.

«Впрочемъ, вѣдь я вернусь въ лавку, вернусь въ пятомъ часу… Приказчики должны сказать векселедержателю, что я вернусь и тогда уплачу двѣсти рублей. До пяти часовъ обязаны ждать уплаты по закону, — утѣшалъ онъ себя. — А теперь только-бы съ женой-то примириться и утѣшить ее».

Горничная отворила дверь.

— Накрыто на столъ? Если готовъ обѣдъ — подавайте скорѣй… — заговорилъ Потроховъ скороговоркой. — Да вотъ икра… Развяжешь горшечекъ и поставишь передъ приборомъ барыни, — подалъ онъ горничной горшечекъ.

— Барыни дома нѣтъ, она вслѣдъ за вами уѣхала, — отвѣчала она.

— Какъ уѣхала? Куда уѣхала? — вспыхнулъ Потроховъ.

— Не могу знать. Намъ она ничего не сказала, но уѣхала. Впрочемъ, кухаркѣ сказала, что дома обѣдать не будетъ и чтобы для нея лишняго ничего не стряпать. Барыня и тетерьку отмѣнили и осетрину и заказали гречневую кашу. «Барину, говоритъ, довольно щей и каши». Онъ это любитъ.

Потроховъ стоялъ какъ громомъ пораженный и даже не снималъ шубы и шапки.

— Можетъ быть, къ маменькѣ своей Прасковьѣ Федоровнѣ она уѣхала? — спросилъ онъ наконецъ.

— Нѣтъ-съ, — протянула горничная. — Я имъ выносила на подъѣздъ саквояжъ, такъ онѣ рядили извозчика на Царскосельскую дорогу, — отвѣчала горничная.

— На Царскосельскую дорогу? — протянулъ Потроховъ и тутъ-же мысленно воскликнулъ:- «Это къ Голубковой! къ ней, подлюгѣ! Она въ Царскомъ Селѣ живетъ. Это разведенная дрянь, все лѣто гонялась за музыкантами павловскаго оркестра и даже разъ въ прошломъ году отъ мужа съ флейтой бѣгала. Да, да… къ ней… къ Голубковой… у ней по сейчасъ разные флейты и контрбасы собираются. Ну, что тутъ дѣлать?

Онъ даже, не раздѣваясь, присѣлъ въ прихожей на ясеневый стулъ. Потъ съ него лилъ градомъ.

— Сказала барыня тебѣ все-таки, когда домой вернется? — задалъ онъ вопросъ горничной.

— Ничего не сказали. Но взяли съ собой свою цитру. Съ цитрой уѣхали.

— Съ цитрой? Ну, такъ это къ Голубковой навѣрное… „Надо будетъ сейчасъ ѣхать въ Царское и вырвать ее изъ рукъ этой развратной женщины, — прибавилъ онъ мысленно. — Поѣду, сейчасъ поѣду. Я знаю, гдѣ Голубкова живетъ“. — Что-жъ ты стоить и глаза на меня, какъ сова, пялить! — закричалъ онъ на горничную. — Иди и ставь на столъ скорѣй обѣдъ!

— Шубу съ васъ… — пробормотала горничная.

— Ахъ, шубу снять… Бери шубу… И скорѣй на столъ… Я пообѣдаю и уѣду.

Потроховъ сбросилъ съ себя шубу.

„И на какой шутъ я икры купилъ! — разсуждалъ онъ. — Вѣдь три рубля фунтъ! Теперь прокиснуть можетъ. А ложу… Зачѣмъ я ложу взялъ на завтра? Впрочемъ, вернется-же она къ завтрему. Или я самъ ее верну… Силой верну“… — успокаивалъ онъ себя, входя въ столовую.

— И сундукъ съ нарядами барыня съ собой взяла, и узлы? — разспрашивалъ онъ горничную, накрывавшую столъ.

Горничная улыбнулась.

— Нѣтъ-съ, сундукъ и узлы оставили дома, — сказала она.

„Ну, слава Богу, слава Богу… Можетъ быть, она и не совсѣмъ уѣхала, — подумалъ Потроховъ, — а такъ, часа на два, на три или до ужина… Но саквояжъ — вотъ что меня смущаетъ, который она взяла“.

— Взяли только саквояжъ и подушку, — прибавила горничная.