В нескольких шагах граница...

Когда последний из нас был уже во дворе, мы неслышно гуськом двинулись в путь. Каменный забор достигал в высоту двух метров, верх его был усыпан осколками стекла, скрепленными цементом, – проверенное средство против побегов. Накрыв стекло пиджаками, мы помогли перелезть детям, старикам и женщинам. За забором снова был двор, но, на наше счастье, обитатели дома спали. Дом этот был трехэтажный и соединялся с другим, двухэтажным, общей стеной, увитой плющом. На той стороне тоже возвышался высокий забор. Вцепившись в густые ветви плюща, мы по очереди вскарабкались на забор и только начали спрыгивать в следующий двор, как раздался отчаянный собачий лай. Лай, однако, вскоре смолк – собака услыхала тихие слова и узнала девушку – нашего проводника и спасителя. Но тут вдруг открылось окно и мужской голос позвал собаку. Мы замерли, затаили дыхание. Кто-то в это мгновение так и остался висеть на заборе, держась за плющ. Наступила такая тишина, что, казалось, пролети сейчас муха – и будет слышен шелест ее крыльев. Лишь пес, виляя хвостом, гремел железной цепью. Окно наконец закрылось, и мы, переждав еще немного, молча один за другим снова двинулись в путь. Нам еще предстояло взобраться на невысокую крышу какого-то строения, напоминавшего летнюю кухню, затем на крышу дома, спуститься по ней и там уже спрыгнуть на улицу. Мы снова разостлали на земле пиджаки, чтобы, прыгая, производить как можно меньше шума. Даже теперь, спустя многие годы, я представляю все совершенно ясно. Вот мы стоим и прислушиваемся. Каждую секунду кто-то сползает. Гоп! – прыгнул. Трое или четверо остались помогать более слабым, остальные быстро исчезали. Улочка была тиха и безлюдна. Лишь издалека, из центра города, доносились приглушенные расстоянием звуки, громыханье телег, цоканье подков, треск мотора военной машины.

Уже рассвело, когда последний из нас очутился на земле, и мы с дочерью Лебовича пустились бегом на другой конец города. Несколько дней я скрывался в подвале их дома за кучей угля, но как-то вечером, набросав второпях маршрут, я зашагал пешком по заснеженным полям и оставил наконец тот проклятый город.

Я добрался до какой-то маленькой станции и там благодаря счастливой случайности сел в поезд и доехал до Карпат – бывшей венгерской границы.

На границе я вновь застрял. Поезд дальше не шел, а пуститься наобум по занесенным снегом незнакомым карпатским дорогам означало бы то же самое, что добровольно предложить себя на съедение волкам или замерзнуть. Деньги у меня все вышли. Хорошо еще, что я не был арестован польскими пограничными властями как бродяга, подозрительная личность или шпион. В послевоенной кутерьме им, понятно, было не до меня.

Один железнодорожник давал по утрам мне чашку пустого чая, а под вечер угощал супом и позволял ночевать на складе. Холод там стоял нестерпимый, температура была ниже нуля, но все-таки стены защищали от ветра. Так я провел дней пять.

В один из дней прибыл эшелон с венграми. Это были больные и раненые военнопленные из России, которых гуманная молодая советская власть отправила на родину. Вместе с ними ехали врачи; командование возглавляли старые монархистские офицеры. Мне казалось, что в поезд попасть невозможно. Все-таки я пошел к начальнику состава, сказал, что застрял здесь из-за послевоенной неразберихи и хочу вернуться в Будапешт; я просил помочь как земляк земляку. Но он и слушать меня не хотел: у него, мол, список, он отвечает за каждого человека и домой повезет ровно столько, сколько числится по этому списку. Лишь много позднее узнал я, в чем, собственно, было дело.

В те времена так называемое «революционное» венгерское правительство строго проверяло личные дела возвращающихся из России военнопленных: искали большевистских агитаторов. Проклятые офицеры еще здесь, на границе, знали, какой гром гремит в Будапеште. Уже составлялись списки людей, подлежащих незамедлительной передаче полиции, лишь только поезд прибудет на Восточный вокзал. Неизвестных людей в эшелон не брали.

Что было делать, «закон есть закон», и я смирился. На пограничной станции паровоз отцепили – он был собственностью Польши. До прибытия паровоза из Венгрии состав перевели на запасный путь. Прошло два дня, потом еще три. Тут я заметил, что те, кто был в поезде и кому я так сильно завидовал, находились в довольно странном положении: они сидели взаперти – все двери пассажирских и товарных вагонов были запломбированы; люди через окна передавали фляги и просили наполнить их водой.

Я охотно приносил им воду и таким образом познакомился с одним санитаром-ефрейтором. На другой день знакомства он спросил:

– Вы хотите вернуться домой?

– Еще бы! – ответил я. – Да вот не берут.

– Дайте сигарету!

– С удовольствием, но у меня нет.

– Погодите, может быть, я разживусь.

Вскоре он вернулся с двумя сигаретами и одну протянул мне. Раскуривая, он огляделся по сторонам, затем знаком подозвал меня ближе.