В невесомости два романа

В комплекте с непреходящим чувством обиды и для уравновешивания отрицательных эмоций Наум получил в наследство еще один общееврейский комплекс. Я имею в виду очень сомнительное, но популярное убеждение в интеллектуальном превосходстве евреев. Генетически наследуемый «еврейский ум», по убеждению многих, является, с одной стороны, следствием, но одновременно и причиной многовековых гонений. А раз так, то Наум как истинный представитель еврейского народа считал своим долгом отработать этот дар по полной программе и добиться успеха в жизни любой ценой.

Он был добросовестным, трудолюбивым и дисциплинированным, но успехи давались с большим трудом. Да и особыми успехами их не назовешь. Наверно, его предки генетически передали ему не столько таланты, сколько выкованное веками свойство отличаться от остальных. Или не слишком ладить с окружающими, чем евреи нередко грешат, а ведь это, в принципе, одно и то же. То, что у Светы было естественным, природным – умение легко вписываться в любую обстановку, – ему давалось с трудом. Наум не мог жить в согласии с собой и миром, как ни старался, какие огромные и сознательные усилия к этому ни прилагал.

Родители его были малограмотными евреями – первое поколение, перебравшееся из маленького еврейского местечка в большой город. Мать – громкоголосая, хозяйственная, но не слишком аккуратная, традиционная «идише мама», отец – маленький бессловесный подпольный делец. Артельщик, как это тогда называлось. Судя по доходам семьи, он не напрасно рисковал свободой: кое-что у них было, включая дачу.

Науму в родительском доме шарм, как вы понимаете, приобрести не удалось. Пришлось вырабатывать его искусственно, самовоспитанием. Он неуклонно старался приобрести привычки солидного, глубоко интеллигентного человека, всегда сдержанного, тактичного, умным и добрым взглядом посматривающего сквозь очки на окружающих. Со временем внешне стало получаться, и все-таки… все-таки контакты с людьми ему давались не слишком легко. Особенно с сотрудниками и начальством. Чувствовалось какое-то внутреннее напряжение, ворчливое недовольство. Может, и зависть, в чём Наум даже самому себе не хотел признаваться. А это успехам не способствовало. Трения могли бы быть компенсированы серьезными и очевидными способностями, но для всех Наум оставался только добросовестным и неглупым работником с не слишком, увы, легким характером. В НИИ пищевой промышленности, где он много лет протрубил не за страх, а за совесть в ранге начальника сектора, на должности чисто символической, его обходили многие, в том числе и евреи. И кандидатскую диссертацию он защитил только в тридцать восемь лет. О ней упоминать Наум не любил, потому что в названии, наряду с красивыми научными словами, были и «картофельные очистки». Какая организация, такая и диссертация. Завотделом был некто Сиперштейн, лет на десять моложе его и даже не кандидат. Как можно было объяснить всё  это самому себе? Только одним: в отличие от иных конъюнктурных приспособленцев, его в первую очередь интересует само дело, а не отношения с начальством. Примерно так. Впрочем, Наум в глубине души и сам в этих объяснениях сомневался.

«Принципиальный ты наш», – добродушно посмеивалась над ним Света. Но ничего от него никогда не требовала. Она не ждала от него трудовых и карьерных подвигов. Впрочем, человек он был неплохой, хотя, с точки зрения ее подруг, немножко нудный. Зато надежный и внешне довольно-таки симпатичный, если не обращать внимания на некоторую зажатость и закомплексованность. Она и не обращала.

Изменяла ли ему Света? Вряд ли. А если и было что-то когда-то, то всё  проходило бесследно. Исповеди и раскаяния ждать не приходилось – не тот характер. А Наум – нет, определенно нет. Адюльтер в программу Наума не вписывался.

«Комбинация», которая круто изменила течение их жизни, была затеяна Светой почти двадцать лет тому назад, еще до перестройки. На очередной ее работе появилась возможность получить квартиру. Для этого Света должна была не быть замужем и не иметь жилплощади. Наум и рта не успел раскрыть, а решение уже было найдено и осуществлено. Света развелась с ним из-за «несходства характеров», затем «переехала» на квартиру к подруге, то есть купила ей диван и раскладушку и поставила под ними свои и Женины тапочки. Продолжала жить, разумеется, у себя дома. Всё оставалось по-старому, только она не отвечала на телефонные звонки и не открывала двери, если Наума не было дома. Такой вариант был далеко не редкостью при советской власти. Да и на ее работе почти все знали, что развод фиктивный, но общительной и обаятельной Светочке никто не хотел подставлять ножку. Тем более так сложилось, что в этой квартире на выселках никто особенно не был заинтересован.

– Зачем она нам, у черта на куличках? – спрашивал Наум.

– Много ты понимаешь. Будет у нас дача. Через пару лет там будет чудный дачный район.