Он прижал к лицу ладони. Из-под них потекли по рукам красные струйки, и кровь стала падать с локтей на палубу.
И я вдруг увидел, что Юрка никакой не герой и не силач, Что он только чуточку побольше меня. И такой же ребристый, тонконогий и тонкорукий. Наверно, поэтому он и таскает на себе в любую жару похожий на мешок свитер и старомодные клеши. Специально, чтобы казаться взрослее и здоровее...
Но он оторвал от лица руки и глянул на меня желтосерыми прищуренными глазами. И стало ясно, что это прежний Юрка. И что сейчас он раскатает меня по палубе в тонкий блин.
Он не раскатал. Сказал пренебрежительно:
— Даже стукнуть не можешь как следует. Если бьешь, бей по зубам. А из носа краску пустить любой младенец может.
Я сразу же опять его возненавидел. И сказал:
— Я тебя убью.
— Ну и дурак, — ответил он и вытер под носом кровь тыльной стороной ладони. — Кто тебя тогда человеком сделает? Даже нырнуть не можешь толком. Смотри, как надо...
И все пошло, как раньше. Ничего не изменилось.
Изменилось потом, осенью.
Хорошая была осень, будто второе лето. Снова зацвели сирень и шиповник. И по-летнему летали бабочки над зарослями, где мы играли в мушкетеров и гвардейцев. Мы с Юркой и еще трое мальчишек были гвардейцы. На рубашках, на майках, на Юркином свитере были нашиты белые кресты. А у мушкетеров — голубые. В старину кресты нашивались на форму, чтобы спасти солдат от пуль и клинков, Но кресты ни от чего не спасали, в этом я убедился. Когда я лежал в кустах у монастырской стены, в засаде, мне на спину, повыше выреза майки, сел тяжелый1
шмель.Я не могу сказать, как я их боюсь, этих шмелей всяких, пчел и ос. Наверно, у меня в нервах какой-то заскок. Если такая жужжащая тварь летает рядом, я обмираю. А если сядет...
Я вскочил и заорал. То есть... я понял, что сейчас это сделаю. Но на крошечный миг задержался. Потому что в засаде все же. А в следующую секунду Юрка сказал стальным шепотом:
— Лежи.
Он сидел надо мной метрах в двух, на кирпичном выступе за чащей сиреневых веток. Своим шепотом он пришил меня к земле, как шпагой.
И он был прав: нельзя выдавать себя. Где-то рядом носятся на конях-велосипедах мушкетеры.
Но я же не могу! Мамочка... Шмель ходит по мне мохнатыми щекочущими лапами. Он сейчас под майку заползет!
— Ле-жи. Молчи.
Ой... Гад ты, Юрка! Ты же знаешь, как я их не терплю! Ну, дотянись ты, паразит, своей шпагой, прогони!
Он сжалился. Деревянный клинок чиркнул меня по спине. Шмель взлетел, и я понял, что такое настоящее счастье.
Но счастье длилось несколько секунд. Я понравился шмелю. Он сделал новый заход и мохнатой градиной упал мне на ногу.
Ой! Ой, ой, ой, ой...
— Лежи, — долетел сверху зловещий приказ.
А мохнатый злодей шел по ноге. Время от времени он останавливался и, кажется, потирал одну о другую задние лапки. И, видимо, прикидывал, как удобнее воткнуть жало.
Не надо... Юрка, скотина, ну что ты там?! Но Юрка замер — противник близко. Что делать-то? Сильно дергать ногой нельзя: разведка мушкетеров заметит. А несильно — тогда шмель ужалит!
— Ле-жи. Не двигайся...
Но я сейчас помру. Или еще что-нибудь хуже... Спасите...
Меня спасли мушкетеры. Они вынеслись прямо к нашей засаде, и я с радостным воем ринулся в бой.
Уж как я махал шпагой! Мушкетеры отлетали, будто мячики. А когда бой кончился, Юрка сорвал с куста шиповника большой цветок. Концом шпаги проковырял дырку на моей майке и воткнул в нее стебелек цветка. Сказал совсем серьезно:
— За храбрость и железную выдержку Гелий Травушкин награждается орденом Алого Шиповника.
— Ничего себе «выдержка», — проворчал Витька Соло-меин, потирая локоть. — Машется, как бешеная мельница.
— Я не про это, — сказал Юрка.
...«Орден» я спрятал в карман, а дома расправил лепестки и положил цветок в свой «Журнал наблюдений».
А Юрка с того дня стал относиться ко мне иначе. Конечно, все равно командовал и покрикивал, но уже не воспитывал специально. Ребята Юрку уважали, поэтому и на меня перестали смотреть как на полного размазню и неудачника. Иногда еще называли Копейкиным, но это по привычке.
В школе Юрка учился на класс старше меня, но после уроков мы всегда играли вместе. И осенью, и зимой, и весной. Маме Юрка нравился, только она почему-то вздыхала, глядя на него. А тетя Вика поднимала брови и поджимала губы, когда Юрка приходил к нам во двор и гладил Дуплекса, поджидая меня. В дом он заходил редко, потому что тетю Вику тоже не жаловал. Впрочем, держался он с ней очень вежливо.
Тетя Вика говорила:
— Странный мальчик. Что-то в нем есть, но этот ужасный вид... В прежние времена таких детей называли беспризорниками. Имей в виду, Геля, раз ты с ним дружишь, значит, должен на него положительно влиять.
Но как я мог влиять на Юрку?
БРОДЯГА
Я с разбега нырнул под вагон и на коленях выбрался с другой стороны, там, где вход. Юрка сидел на штабеле старых полусгнивших шпал (сейчас такие, деревянные, уже не делают).
— Привет, — сказал я и встал с четверенек. — Ну чего ты?.. Я знаешь как бежал!
— Вижу, — усмехнулся он.