В ночь большого прилива

— Мартыныч меня попросил здесь побыть, — заступился Мальчик. — Он же только на пять минут…

— Что старый, что малый — ума одинаково, — совсем разозлился Рудик. — Ну ладно, мы поговорим с ним.

Мальчик обиделся. Сильно. Не за себя, конечно, а за Мартыныча. Он сел на ступеньку трапа и снизу вверх бесстрашно посмотрел на Рудика.

— Между прочим, — отчетливо сказал он, — сейчас не Мартыныча вахта. Так что неизвестно еще, кто спятил.

Рудик поморгал растерянно, пожевал губами и наконец спросил:

— Слушай, а ты не думаешь, что за такие слова я могу треснуть тебя по шее?

— Можешь. Это ведь безопасно. Я сдачи дать не сумею.

Рудик отступил на шаг и взглянул на неожиданного спорщика с интересом.

— Слушай, а почему ты, между прочим, говоришь мне «ты»?

— А как надо? «Вы»? — язвительно спросил Мальчик.

— А почему бы и нет? Я, кажется, старше тебя.

— Мартыныч тебя тоже старше, а ты с ним как разговариваешь?

— Ну, вот что. Выметайся на берег и больше не суйся на судно.

Мальчик встал. Не обернувшись даже, он легко прыгнул вверх, на две ступеньки трапа, и взбежал на спардек.

Оттуда, с высоты двух метров, он совсем уже безбоязненно ответил:

— Зря распоряжаешься. Я не к тебе прихожу, а к Мартынычу.

— Больше не будешь приходить, — сказал Рудик, измеряя взглядом высоту трапа.

— Буду! — весело и отчаянно сказал Мальчик.

— Не будешь, — сказал Рудик. — Все равно завтра это корыто в док уволокут.

— Завтра? — спросил Мальчик растерянно. — Уже? Он знал, что это будет, но не верил, что так скоро. Значит, опустеет причал.

Уедет Мартыныч.

Останутся они вдвоем с Чипом. И будет им не очень-то весело. И все же не это главное. Главное — сама баркентина.

— Значит, сделают из нее ресторан? — тихо спросил Мальчик.

— Само собой. Подлатают, покрасят, поставят у Большого моста. Вывеску повесят. Добро пожаловать, дорогие посетители. Заходите на кружечку пива. Мальчик прищурился.

— А ты и рад.

— А что мне плакать? Всю жизнь я, что ли, должен караулить эту посудину? — Рудик смотрел уже не сердито, а с усмешкой. А в Мальчике закипела злая досада.

— Я не про то, — сказал он. — Караулить, конечно, плохо. Но ты… Она же как живая, а ты радуешься, что ее убьют.

— Ах, какие нежности! Живая! Убьют! По-твоему, лучше, если ее пустят на дрова?

— Лучше! — с отчаянной убежденностью сказал мальчик. — В сто миллионов раз лучше! Ты просто не понимаешь! Ты не понимаешь ни-че-го!

— Умник! — опять разозлился Рудик. — Философ…

Вообще-то в слове «философ» не было ничего обидного, но каким голосом он это сказал! Будто о букашке какой-нибудь. И словно гребнем волны Мальчика хлестнула короткая злоба.

— А ты… — со звоном сказал он. — Ты трус!

Рудик откачнулся, словно для того, чтобы взять разбег по трапу. Но не сделал ни шагу.

— Интересно… почему я трус?

— Потому что ты ее боишься. — Мальчик повел рукой над баркентиной. — Я теперь знаю: ты ее ненавидишь, потому что боишься. Ты знаешь, что не справился бы с ней. Ты никогда не смог бы командовать ею в море! Там паруса и ветер! А ты… Ты же не отличишь бом-кливер от апселя! Какой ты капитан!..

Рудик прыгнул вверх по трапу. Мальчик пронесся через спардек, слыша за собой тяжелый топот, слетел вниз по второму трапу, промчался между фальшбортом и рубкой на корму. Рудик не отставал. Мальчик прыгнул на планшир, а с него — на ванты бизань-мачты.

— Не смей! — крикнул Рудик. Мальчик не ответил. Мартыныч не разрешал подниматься на ванты, но теперь было все равно. Легко, почти бегом начал Мальчик взбирался по зыбким перекладинкам. Ванты тяжело заколебались: Рудик лез по пятам.

Только один раз Мальчик посмотрел вниз. Он не опасался, что Рудик его догонит. Потом он, не слушая криков Рудика, смотрел все время вверх, на полукруглую площадку крюйс-марса, которая становилась все ближе.

Стучало сердце. Но не от страха. Мальчик не боялся высоты. Не боялся он и ветра, который все нарастал и обтекал его ровным шумящим потоком (рукава у локтей и широкий белый воротник трепетали как флажки).

И вот марсовая площадка оказалась над головой. В квадратном вырезе ярко синело небо. Изловчившись, Мальчик ухватился за край, подтянулся и выбрался на марс.

Ух, какой огромный был мир! И небо, и облака, похожие на тугие паруса. Отсюда, с двадцатиметровой высоты, река вовсе не казалась широкой, зато совсем близко, за игрушечными крышами, башнями и колокольнями серебристо-синей стеной вставало совершенно бескрайнее море.

— Чип, смотри, — торопливо сказал Мальчик и высадил малыша на ладонь.

Чип затих.

— Тебе страшно? — спросил Мальчик.

Чип шепотом сказал:

— Мне ни к-капельки не стр-рашно. Пр-росто я не мог пр-редставить…

Из квадратного отверстия показалась голова Рудика. Лоб его был мокрым, волосы спутались.

— Слушай, спускайся давай, — миролюбиво попросил он. — А то нам обоим попадет.

— Чип, в карман.

Мальчик не взглянул на Рудика и скользнул в люк на другом краю площадки.

Теперь они спускались по разным вантам: Рудик старым путем, а Мальчик — к другому борту. Чем ниже, тем злее делался Рудик.

— Акробат недорезанный! — ругался он. — Башку свернешь, а мне отвечать, да?

— Сам не сверни, — откликнулся Мальчик.