В ногу!

Мак-Грегор поднял глаза от книги. Он только что прочел в ней:

«В каждом городе есть место, служащее рассадником пороков. Из него исходят все те болезни души и тела, которые отравляют народ. И до сих пор лучшие умы законодателей оказывались бессильными против этого зла».

Он закрыл книгу, отодвинул ее в сторону, чтобы прислушаться к словам молодого сутенера, рассказывавшего про своих женщин, и невольно взглянул на свой огромный кулак, лежавший на прилавке. В углах его рта блуждала улыбка. Он в глубоком раздумье сжимал и разжимал пальцы. Затем он снова взялся за книжку и принялся читать, опершись головой на руки и шевеля губами.

Мак-Грегор снял часть конторы на Ван Бюрен-стрит над лавкой старьевщика и вывесил свою дощечку адвоката. Днем он сидел там и читал в ожидании возможных клиентов, а вечером возвращался к работе в ресторане на Стэйт-стрит. Время от времени он ходил в суд, чтобы послушать любопытный процесс, а иногда, благодаря знакомствам владельца ресторана, ему поручали какое-нибудь дело, приносившее несколько долларов. Он пытался убедить себя, что годы, проведенные в Чикаго, послужат хорошей тренировкой. Он ясно отдавал себе отчет в своих намерениях, но не знал, как приступить к делу.

Мак-Грегор инстинктивно выжидал. Он наблюдал за тем, как проходила жизнь людей, шагавших мимо него, представлял себе, как рудокопы его родного города спускаются из своих домишек и исчезают в пасти подземных копей, глядел, как девушки торопливо проходят ранним утром в магазины, и думал о том, какая из них придет ночью в ресторан О’Тула. Мак-Грегор терпеливо ждал чего-нибудь, что всколыхнуло бы поверхность человеческого моря, что послужило бы ему сигналом. Постороннему наблюдателю он и сам мог показаться одним из тех загубленных жизнью, что беспомощно несутся по поверхности житейского моря; но это было далеко не так: до сих пор ничто не смогло втянуть его в тот водоворот торгашества, который из года в год засасывает лучшую часть американской молодежи.

Великая мысль, зародившаяся в его голове в то время, когда он сидел на холме над Угольной Бухтой, все больше захватывала его. День и ночь он грезил о том, как рабочий люд, дружно шагая в ногу, обретет могущество и топотом миллионов ног всколыхнет весь мир и вселит в души американцев великую песнь порядка, цели и дисциплины.

Временами ему начинало казаться, что его мечта так и останется мечтой. И, сидя в маленькой пыльной конторе, он чувствовал, что слезы застилают ему глаза. В такие минуты слабости им овладевало убеждение, что человечество будет вечно ходить по старой, избитой колее, что молодежь по-прежнему будет жиреть, гнить и умирать, оставаясь совершенно чуждой великому порыву и ритму жизни.

— Они будут наблюдать, как маршируют времена года, сменяя друг друга, как маршируют в пространстве планеты, но сами маршировать не будут, — бормотал Мак-Грегор.

Встав со стула, он шел к окну и глядел на грязь и беспорядок улицы большого города.

Глава IV

Мак-Грегор делил контору с низкорослым длинноусым человеком, который, придя утром, садился и, закинув ноги на стол, принимался читать газеты, пыхтя длинной черной сигарой. На дверях красовалась его карточка «Генри Гонт, агент по продаже недвижимого имущества». Покончив с чтением утренних газет, он исчезал и возвращался довольно поздно, страшно усталый, с понурым видом.

Занятие его продажей недвижимого имущества было ширмой. Этот агент не покупал и не продавал никакой недвижимости, и тем не менее у него в столе лежала кипа бланков с шапкой «Агент по продаже недвижимого имущества». На стене над его стулом висел портрет его дочери. Утром, выходя из конторы, он останавливался возле стола Мак-Грегора:

— Если кто-нибудь будет спрашивать меня по поводу продажи недвижимого имущества, поговорите с ним вместо меня. Я ухожу ненадолго.

Профессия Генри Гонта заключалась в следующем: он бегал по Первому району города в качестве представителя крупных политиканов. Он ходил из дома в дом, навещал женщин перед выборами, отмечал их имена в маленькой красной книжечке, давал обещания, требовал и даже угрожал. Вечерами он сидел у себя дома, смотрел из окна на Джексон-парк и слушал, как дочь играет на рояле. Он всей душой ненавидел свою работу и мечтал о том, что когда-нибудь у него будет собственная ферма и он сможет ’ жить свободной жизнью на лоне природы: Он рисовал себе в воображении деревню, вроде той, где он сам родился, кумушек, судачащих на улице, снова видел себя мальчиком, когда он вечером гнал коров через деревню[38] и босые ноги так приятно шлепали по глубокой пыли.

Вот этот самый Генри Гонт, правая рука политиканов Первого района, стал причиной события, которое совершенно изменило жизнь Мак-Грегора и после которого его узнал весь город.