В ногу!

Было уже два часа ночи, когда Дэвид Ормсби встал со стула, на котором просидел за чтением несколько часов. С улыбкой на лице подошел он к окну, выходившему на северную сторону города. В течение всего вечера под окнами проходили группы людей. Некоторые брели беспорядочной толпой, другие шли плечом к плечу, распевая «Гимн Марширующего Труда», а третьи, под влиянием винных паров, останавливались на улице и выкрикивали по чьему-то адресу угрозы. Теперь все было тихо.

Дэвид Ормсби закурил сигару и долго стоял, глядя на город. Он думал о Мак-Грегоре и о том, какую буйную мечту должен был вселить в голову этого человека наступающий день. Затем он вспомнил о дочери и о том, что теперь она избежала опасности. Его глаза приняли мягкое выражение: он был счастлив. Но когда он уже собирался лечь, им снова овладела тревога. Он зажег свет и подошел к окну.

А Маргарет в своей комнате тоже не могла заснуть и тоже стояла у окна. Она снова думала о Мак-Грегоре, и ей было стыдно оттого, что она думает о нем. И почти одновременно Дэвида Ормсби и его дочь охватило сильное сомнение. Маргарет не умела выразить его словами и только заплакала. А Дэвид Ормсби положил руку на подоконник, и его тело долго вздрагивало, словно от старости и усталости.

— Интересно бы знать, — пробормотал он, — как поступил бы я, будь я молод? Может быть, Мак-Грегор знает, что ему суждено поражение, и все же у него хватает мужества встретить его! Может быть, я ошибался, лелея мечту, зародившуюся в моем мозгу годы тому назад, во время скитаний, вдали от города.

Может быть, у меня и у Маргарет недостает мужества? Что, если, в конце концов, Мак-Грегору и той девушке известны оба пути? Что, если они, всмотревшись в ту дорогу, которая ведет к успеху, намеренно свернули с нее и без сожаления направились по тропе временного поражения? Что, если Мак-Грегор, а не я, познал истинный путь к красоте?..

Дополнения

Ш. Андерсон Правильно выбрать войну {2}

I

Я, молодой чернорабочий, только что приехавший из маленького городка в Огайо, оказался в Чикаго[62]. Было время депрессии. Всемирная выставка[63] несколько лет назад оставила город без гроша.

Какой горожанин, приехавший в свое время из села, не помнит первых часов в городе высотных зданий, непривычных и жутких скоплений народа?

Мы с братом шли по запруженным народом улицам. Он был всего на год или на два старше меня, но какая бездна внезапно пролегла между нами! Город не был для него чем-то новым. Брат уехал от нас два или три года назад и уже по крайней мере год жил в Чикаго[64]. Громада этого места, казалось, не производила на него впечатления.

В нашей семье не слишком-то демонстрировали свои чувства.

— Привет, малыш.

— Привет.

Мы прошли по многолюдным улицам, сели в трамвай. Он молча читал газету.

Так он повесил меня себе на шею. Я приехал в большой город зеленым юнцом. Работу в нашем городишке найти было трудно. Я сделал серьезный шаг, оставив братьев и сестру[65], друзей детства, знакомые улицы, поля на окраинах, где с другими мальчишками охотился на кроликов.

Знакомые лица, вечерние прогулки с приятелями по тихим улицам.

Великие планы.

— Я буду, как мой отец, адвокатом.

— А я буду врачом.

— А я — коммерсантом.

Мои собственные планы оставались туманными. Я был полон решимости.

— Дайте мне только шанс.

Не на нашей улице, а на той, где селились люди гораздо выше нас по социальному положению, жила одна девочка. Иногда она благосклонно на меня поглядывала, и вечером перед отъездом я к ней пошел.

Был летний вечер, и она сидела на крыльце своего дома.

Странно, что теперь, после стольких лет, я не могу вспомнить ее лицо. Блондинка она была или брюнетка? Не знаю.

Я сел рядом с ней. Возможно, уже тогда меня тянуло к сочинительству. Я написал речь, которую собирался произнести.

Это было объяснение в любви, предложение руки и сердца.

— Я ухожу отсюда в большой мир. Я люблю тебя. Я унесу твой образ в своей груди. Впереди суровая борьба, но я одержу верх. Я вернусь. Жди меня. Будь верна.

Думаю, это ее впечатлило. Должно быть, я написал что-то в таком роде.

Помню, как мы сидели на ступенях крыльца, как я протянул ей написанное, как она ушла в дом читать и как снова вышла ко мне. Я сидел и держал ее за руку. Мы поцеловались. Вдоль улицы перед домом росли тенистые деревья. Этот вечер, эта девочка, мои собственные мысли и чувства — все казалось мне прекрасным.

Потом, когда я нашел в городе работу, когда обзавелся собственной комнатушкой с дверью в общий коридор, вечер за вечером я ей писал.