В объятьях олигарха

Юсупов, как рассказала Лиза, приходился ей двоюродным дедом по материнской линии, короче близкой родней. О ее существовании он мог и не знать, она сама о нем узнала из материного дневника, который остался ей в наследство и который она много раз перечитала от корки до корки, чуть ли не выучила наизусть. В дневнике была запись о том, как к Колышкиным (Марина, матушка Лизы, на ту пору была еще девочкой) из деревенской глубинки, из Саратовской губернии, в 1971 году нагрянула целая депутация, человек шесть родичей, молодых и старых, и их московская двухкомнатная квартиренка на несколько дней превратилась в цыганский табор. Депутация преследовала две цели: одну духовную — полюбоваться хоть разок стольным градом, вторую практическую — сбыть по хорошей цене на рынке молодого бычка. Мясо привезли в трех полотняных мешках и, пока добирались на перекладных да пока устраивались с рынком, оно, естественно, из парнин- ки превратилось в тухлинку; перед тем как вывозить на продажу, его полночи промывали в ванной уксусным и соляным раствором, отчего еще с месяц после отъезда деревенских квартира благоухала сытным мясным духом. В дневнике описание злоключений, происшедших с лихими добытчиками в Москве, занимало пять страниц, исписанных мелким, убористым почерком, и свидетельствовало, по словам Лизы, о незаурядном литературном даровании ее матушки, впоследствии ставшей педиатром. Скоро я сам смогу это оценить как профессионал, дневник в одном из чемоданов. Я не стал спрашивать, почему она решила, что в деревне мы будем в безопасности, но поинтересовался, почему она думает, что старик Юсупов, если он жив, примет нас с распростертыми объятиями. Зачем ему лишняя докука? Лиза ответила обстоятельно. Во–первых, оказывается, в деревне еще действуют законы гостеприимства, во- вторых, она везет подарки и у нее есть деньги; в-третьих, если прием будет прохладным, мы всегда сможем купить себе дом, представив это как каприз новорусской четы, которой наскучило шляться по заграницам и потянуло на провинциальную экзотику. Все, что она говорила, трогало меня до слез. Как и Лиза, я предпочитал не заглядывать в будущее, которого у нас скорее всего не было, а жить одним днем по завету премудрого графа Льва Николаевича.

Машину мы оставили на улице, возле привязанной к забору на длинную веревку козы, а сами, войдя в незапертую калитку, пересекли двор и поднялись на невысокое крыльцо. Я постучал в дверь костяшками кулака, а Лиза весело прокричала: «Хозяюшка, ау!»

Повторив нехитрую процедуру три раза, толкнули дверь и очутились в темных сенцах, откуда, миновав еще одно маленькое, тоже полутемное помещение, попали в большую комнату, где на низкой кровати, сплошь заваленной одеялами и подушками, без всяких признаков постельного белья, восседала тучная пожилая женщина с красным одутловатым лицом, похожим на топорно сработанную посмертную маску. Женщина смотрела на нас без всякого выражения, в позе крайней усталости: толстые руки брошены на колени, прикрытые серой холстинной юбкой, выгнутая горбом спина уперта в стену. В комнате было так жарко и душно, так шибало в нос едким запахом прели и какой–то кислоты, что у меня сразу закружилась голова и пришлось опереться о шкаф. Кроме кровати и шкафа в комнате стоял круглый стол со следами недавней трапезы (оттуда и кислило?) да несколько разномастных стульев. Еще большой деревенский сундук у стены, покрытый белой вышивкой, и образ Богородицы в красном углу.

Лиза, чуть смущаясь, начала громко объяснять, кто мы такие и зачем пожаловали, говорила довольно долго, убедительно жестикулируя, а когда замолчала, женщина пожевала губами и изрекла:

— Денег нет! Ступайте себе с Богом, ребятки.

Тут уж я подключился, наклонился к ней.

— Какие деньги, бабушка Луша? Гости мы, гости, родичи ваши. Погостить приехали.

— Не ори, милый, авось не глухая. — Она сделала жест пухлыми ладонями, будто я ее оглушил. — Хоть и гости, все одно денег нету. Когда пензию дадут, тогда будут. Тогда и приходите. Когда дадут, неизвестно. Полгода обещают… Чего ж теперь орать.

Неведомо, за кого нас она приняла, кто нынче на деревне стариков додавливает, но когда спустя три часа все разъяснилось, когда вернулся с рыбалки дед Антон, когда, распустив часть забора, загнали машину на двор, когда уселись наконец за самовар, наступила идиллия.