В обличье вепря

И все-таки здесь, в преходящей случайности этой встречи, и сейчас, между неизбежными началами и концами сюжетов, они могут сделать шаг в сторону, сойти — каждый — с проложенной для него колеи. Каждый из них может выбраться из этой борозды, которая становится все глубже, которая отмечена и продавлена отпечатками его же собственных ног и которая в конечном счете скроет его глубоко под землей [35]. В себе они способны отыскать несокрушимое ядро [36]. Их беспорядочные странствия влекут их все ближе друг к другу, линии, протянутые меж ними, складываются в новое, на поверхности земли воссиявшее созвездие. На грубой ткани горного ландшафта формируется существо, раскинувшее по сторонам тонкие паучьи ножки; его чернилистое тело — место их встречи. Каждый из них — пункт назначения для других, ему подобных.

Страна, которая их все еще разделяет, — место случайных и непредсказуемых метаморфоз. Те районы, что подальше от моря, полнятся пророчествами, и трансформации предсказаны заблаговременно. Здесь братья оказываются дядями [37], женщины могут стать мужчинами, а мужчины претворяются в суровую породу рек, бредут в воде по пояс и стоят, обтекая, на берегах, рожденные минуту назад, но уже взрослые [38]. Местность с каждым шагом становится все уже. Ее координаты привязаны к их ничем не ограниченным телам и к тому, что они делают. Те, кто здесь погибнет, сделают это по чистой — счастливой — случайности [39] или же по неосторожности [40].

Но сыновья Эака должны выжить, чтобы родить Ахилла и Тевкра [41], так же как и сын Акрисия должен в свою очередь стать отцом пройдохи Одиссея [42]. Почва сомкнётся, и неразлучные соратники останутся порознь — один в земле живых, другой в земле мертвых [43]. Они слышали свое будущее в песнях зимородков и ворон; песни эти звучали как приказ [44].

Каждый из них теперь — самостоятельный анклав в этой лоскутной стране. Их тела — царства, которые вступают в союз с соседями и соперниками. Некоторые слились давным-давно, как близнецы в утробе [45], без малейшего зазора, замкнутые на себе, как будто заключенные в яйцо [46]. Бог войны исходит воплем, но сын его сбежал [47]. «Арго» уплывает прочь от царства и царского достоинства, ради обретения которых он и был построен [48]. Капитан его уже никогда не вернется [49].

Они — свершители подвигов, к коим сами же себя приговорили, и других, которые еще ждут их впереди. Их шаги сотрясают дубы до корней и вызывают оползни и небольшие грозы. Стада спасаются бегством, овцы выкидывают приплод. Они продавливают известковые каверны, скрытые глубоко под землей, и скользят над лужайками гелиотропов, не шелохнув ни единого стебля. Прошлое и будущее служат им вместо доспехов.

Взгляните: холмы Тайгета и Эриманфа опустели, молчание царит над равнинами Элиды и Фессалии. Они ушли, оставив за собой сейсмическую тишину. Значимость свою они несут как броню, она окружает их хрупким гало; эти жизни нельзя не разыграть по правилам. Скучная выйдет встреча, когда в конце концов они бросят взгляд на другой берег залива и поймут, что можно скинуть заскорузлую смыслами кожу.

Уже почти на месте.

Они принадлежат к поколению Геракла: только им дано собираться вот так, в роскошной протяженности момента. Их сыновья поубивают друг друга под стенами Трои. Они знают об этом, знают и о том, что их история будет переврана прямо на месте, предана одним из их числа и превратится в политику [50]. Здесь они забудут о своих печалях: о том, что сброшенные доспехи придется надевать снова, что имена их разойдутся на дешевые побрякушки эпитетов, что по возвращении их будут ждать все те же судьбы, терпеливые, как паромщики у переправы, и сварливые, как вдовы. Холмы не сдвинутся с места, и лодки останутся на берегу.

Некоторые из них не оставят после себя почти никакого следа, будто чиркнули стилосом по размягченной глине, которая сейчас пружинит у них под ногой и толкает их дальше, застыв причудливым рельефом в набежавшей тишине. Для некоторых ничего иного не будет [51]. Для других росчерк пера на поверхности папируса вызовет к жизни запутанные родословные и безумные последовательности событий, которые отправят их странствовать по морям от Аргоса и до самой Колхиды [52], погонят их прочь от колодца, отравленного телом Хрисиппа, или заведут в лабиринт, построенный их же собственными сыновьями. Их кожа блестит в отсветах пламени, горящего на разных алтарях, их тени сражаются между собой. Но эти темные спарты [53] не равны сами себе; они — соревнующие друг другу вероятности [54].

Грядущие судьбы цепляются за них, из этих цепких объятий им пришлось выскользнуть, чтобы пуститься в путь, и горланить что есть мочи про нынешнюю, общую цель, чтобы оглушить самих себя — и голоса грядущих судеб. Приближаясь к месту сбора, они выкрикивают собственные имена тем, кто пришел раньше, чтобы те их запомнили.